Левиафан - Борис Акунин Страница 14

— Сразу видно, дорогой доктор, что вы непутешествовали по Востоку! — белозубо улыбнулся Ренье. — На любоминдийском базаре факир покажет вам такие чудеса месмерического искусства, что усамого отчаянного скептика глаза на лоб полезут. Да что говорить о фокусах! Разв Кандагаре я наблюдал публичную экзекуцию. По мусульманскому закону воровствокарается отсечением правой руки. Процедура эта до того болезненна, чтоподвергнутые ей часто умирают от болевого шока. На сей раз в краже был уличенсущий ребенок. Поскольку пойман он был уже вторично, суду деваться было некуда,пришлось приговорить вора к установленному шариатом наказанию. Но судья былчеловек милосердный и велел позвать дервиша, известного своими чудодейственнымиспособностями. Дервиш взял приговоренного за виски, посмотрел ему в глаза,пошептал что-то — и мальчишка успокоился, перестал трястись. На его лицепоявилась странная улыбка, которая не исчезла даже в тот миг, когда секирапалача отрубила руку по самый локоть! И я видел это собственными глазами,клянусь вам.

Рената рассердилась:

— Фу, какая гадость! Ну вас, Шарль, свашим Востоком. Мне сейчас дурно станет!

— Простите, мадам Клебер, —всполошился лейтенант. — Я всего лишь хотел доказать, что по сравнению с этимкакие-то там уколы — сущий пустяк.

— Опять-таки позволю себе с вами несогласиться… — Упрямый доктор приготовился отстаивать свою точку зрения,но в этот миг дверь салона открылась, и вошел не то рантье, не то полицейский —одним словом, мсье Гош.

Все обернулись к нему в некотором смущении,словно застигнутые за не вполне приличным занятием.

Гош пробежал зорким взглядом по лицам, увиделзлополучную вырезку в руках дипломата и помрачнел.

— Вот она где… Этого-то я и боялся.

Рената подошла к сивоусому дедуле, недоверчивооглядела с головы до ног его массивную фигуру и выпалила:

— Мсье Гош, неужто вы полицейский?

— Тот самый комиссар Гош, к-который велрасследование «Преступления века»? — уточнил вопрос Фандорин (вот как егозовут, русского дипломата, вспомнила Рената). — Чем тогда объяснить вашмаскарад и вообще ваше п-присутствие на борту?

Гош немного посопел, пошевелил бровями, полезза трубкой. Видно было, что вовсю ворочает мозгами, решает, как быть.

— Сядьте-ка, дамы и господа, —необычайно внушительно пробасил Гош и поворотом ключа запер за собойдверь. — Раз уж так вышло, будем играть в открытую. Рассаживайтесь,рассаживайтесь, а то не ровен час под кем-нибудь ноги подкосятся.

— Что за шутки, мсье Гош? —недовольно произнес лейтенант. — По какому праву вы здесь командуете, даеще в присутствии первого помощника капитана?

— А про это вам, молодой человек, самкапитан объяснит, — неприязненно покосился на него Гош. — Он в курседела.

Ренье сник и вслед за остальными снова уселсяк столу.

Говорливый и добродушный ворчун, каковымРената привыкла считать парижского рантье, вел себя как-то по-новому. Вразвороте плеч появилась осанистость, жесты стали властными, глаза засветилисьжестким блеском. Уже одно то, как спокойно и уверенно он держал затянувшуюся паузу,говорило о многом. Пристальный взгляд странного рантье по очереди остановилсяна каждом из присутствующих, и Рената видела, как некоторые поежились под этимтяжелым взором. Ей и самой, признаться, стало не по себе, но Рената,устыдившись, беззаботно тряхнула головой: да хоть бы и комиссар полиции, что стого. Все равно тучный, одышливый старикан, не более.

— Ну хватит нас интриговать, мсьеГош, — насмешливо сказала она. — Мне вредно волноваться.

— Причина волноваться есть, вероятно,только у одного из присутствующих, — загадочно ответил он. — Но обэтом позже. Сначала позвольте представиться почтенной публике еще раз. Да, менязовут Гюстав Гош, но я не рантье — не с чего, увы, ренту получать. Я, дамы игоспода, комиссар парижской уголовной полиции и работаю в отделе, занимающемсянаиболее тяжкими и запутанными преступлениями. А должность моя называется«следователь по особо важным делам», — со значением подчеркнул комиссар.

В салоне повисло гробовое молчание, нарушаемоелишь торопливым шепотом доктора Труффо.

— What a scandal! [3] — пискнуладокторша.

— Я был вынужден отправиться в этот рейс,да еще инкогнито, потому что… — Гош энергично задвигал щеками, разжигаяполупотухшую трубку. — …Потому что у парижской полиции есть вескиеоснования полагать, что на «Левиафане» находится человек, совершившийпреступление на рю де Гренель.

По салону тихим шелестом пронеслось дружное«Ах!».

— Полагаю, вы уже успели обсудить это вомногих отношениях таинственное дело. — Комиссар мотнул двойным подбородкомв сторону газетной вырезки, по-прежнему находившейся в руках уФандорина. — И это еще не все, дамы и господа. Мне доподлинно известно,что убийца путешествует первым классом… (снова коллективный вдох)… и, болеетого, в данный момент находится в этом салоне, — бодро закончил Гош, сел ватласное кресло у окна и выжидательно сложил руки чуть пониже серебрянойцепочки от часов.

— Невозможно! — вскричала Рената,непроизвольно хватаясь руками за живот.

Лейтенант Ренье вскочил на ноги.

Рыжий баронет расхохотался и демонстративнозааплодировал.

Профессор Свитчайлд судорожно сглотнул и снялочки.

Кларисса Стамп застыла, прижав пальцы кагатовой брошке на воротничке.

У японца не дрогнул на лице ни единый мускул,но вежливая улыбка мгновенно исчезла.

Доктор схватил свою супругу за локоть, забыв перевестисамое главное, но миссис Труффо, судя по испуганно выпученным глазам, и самасообразила, в чем дело.

Дипломат же негромко спросил:

— Основания?

— Мое присутствие, — невозмутимоответил комиссар. — Этого достаточно. Есть и другие соображения, но о нихвам знать ни к чему… Что ж. — В голосе полицейского звучало явноеразочарование. — Я вижу, никто не спешит падать в обморок и кричать:«Арестуйте меня, это я убил!» Я, конечно, и не рассчитывал. Тогда вотчто. — Он грозно поднял короткий палец. — Никому из других пассажировговорить об этом нельзя. Да это и не в ваших интересах — слух разнесетсямоментально, и на вас будут смотреть, как на зачумленных. Не пробуйтеперебраться в другой салон — это только усилит мои подозрения. Да и ничего увас не выйдет, у меня уговор с капитаном.

Рената дрожащим голосом пролепетала: