Библиотека географа - Джон Фасман Страница 14

Когда мы говорим «башня», то подразумеваем место, где происходит трансформация, причем в самом широком смысле. Это и сам преобразующий сосуд, и внешний сосуд, в котором заключен первый, и лаборатория, где происходит процесс, и само здание лаборатории, и город, где это здание находится, — наконец, графство, где этот город расположен, ну и так далее. Опытный вдумчивый преобразователь предпочтет направить увеличительный прибор внутрь, нежели наружу, рассматривая как сосуд для трансформаций прежде всего самого себя и превращая внешние символы и звуки в мысли. Кажется, в наши дни мы оставили подобный подход только дамам и романистам.

Кларк Чамблей.

Слишком мало, слишком поздно. Трагическое паломничество викторианских алхимиков

Если часы являются наиболее точным указателем времени, то чувствуют время лучше всех воры. Омар Иблис был самым ловким, а в 1154 году от Рождества Христова, когда начинается наше повествование, еще и самым неуловимым вором на Сицилии. Он старательно культивировал свою анонимность: носил выцветшие, незапоминающиеся одежды, волосы и бороду подстригал не по последней моде, но и не на старинный манер, держался не слишком далеко, но и не слишком близко от толпы, ходил не особенно быстро, но и не чересчур медленно, и никогда не выказывал внимания к вещи, которую хотел заполучить более всего. Он учился сосредоточивать максимум внимания на периферии, нежели в центре своего поля зрения. По ночам Омар тренировал память: приносил на задний двор по пригоршне камешков и сушеных бобов, затем бросал их на землю и несколько мгновений созерцал результат, потом шел домой, готовил себе обед, съедал его и лишь после этого воспроизводил по памяти узор из перемешавшихся между собой бобов и камешков. Прежде чем отправиться спать, он тренировал свое тело — лежал пластом по несколько часов без движения, попеременно напрягая и расслабляя единственную мышцу в центре ладони. При этом он старался управлять сердцебиением и контролировать вдохи и выдохи, чтобы их ритм совпадал с трелями цикад.

Его воровская квалификация росла от кражи к краже. Он начал с хищения овощей на огородах, затем уводил домашних животных из стойл и загонов, потом стал воровать разные мелочи из торговых лавок, а чуть позже покусился и на принадлежавшие купцам ценности и наличность. Со временем он стал преуспевающим грабителем жилищ, потому что всегда мог сказать — по одежде жильцов, по особому выражению их лиц, по количеству багажа, — когда они собираются в путешествие. Только убедившись в их отъезде, он проникал в дом, не торопясь исследовал содержимое шкафов и брал приглянувшиеся вещи, но при условии, что сумеет их вынести без труда и не привлечет к себе внимание окружающих. Он никогда не грабил церкви, синагоги или мечети и не трогал вещи, принадлежавшие священникам, раввинам или имамам. Хотя сам религиозных служб и не посещал, однако не хотел своими действиями чрезмерно раздражать Бога и его представителей на земле.

Однажды ранним вечером Омар встретил молодого монашка со свежевыбритой тонзурой на голове, еще неуверенно чувствовавшего себя в сутане, и, подойдя к нему, спросил, какой сегодня день.

— Сегодня День святого мученика Теодора Сикеонского, — ответил юноша, словно невзначай продемонстрировав ему свое железное кольцо в знак того, что может авторитетно рассуждать о таких вещах.

— Понятно… А не знаешь ли ты, часом, чей это дом на вершине холма, окруженный таким прекрасным садом?

— Наш аббат знает этот дом. Там жил в полном одиночестве странный человек, который Богу не молился, ни в один из Божьих храмов не ходил, а по ночам разводил огонь и варил какие-то снадобья, издававшие необычные запахи. Говорят, он был колдуном, но находился под покровительством короля и его никто не трогал. К сожалению, не помню его имя.

— Ты говоришь о нем в прошедшем времени. Он что — умер?

— Нет. Вышел вчера на корабле в море. Аббат сказал, что король Роджер изъявил желание после его отъезда перестроить этот дом в загородный дворец, чтобы жить подальше от треволнений Палермо. Но даже если это и так, вряд ли королевские слуги прибудут раньше завтрашнего полудня. Так что дом пока пустует, ибо вселяться туда запрещено рескриптом его величества короля.

— Неужели? Что ж, значит, так тому и быть. Спасибо за рассказ, братец, и за то, что уделил мне время.

— Иди себе с Богом, сын мой! — С этими словами монашек повернулся, приподнял подол сутаны и быстро зашагал вниз по дороге.

Омар обдумал открывшиеся перед ним возможности. Итак, имелся покинутый дом, принадлежавший ранее фавориту короля Роджера, а нынче, возможно, самому Роджеру, — без сомнения, богатый и хорошо обставленный. Это с одной стороны. С другой стороны, слухи о том, что он пустует, могли оказаться сильно преувеличенными, и если бы его, Омара, поймали в доме, принадлежавшем королевскому фавориту (или, хуже того, самому королю), то смертная казнь была бы ему обеспечена. Наконец Омар решил, что взглянуть на этот дом поближе ему ничто не мешает. Даже если ею поймают в саду, он может назваться крестьянином, забредшим туда в поисках работы. Риск минимальный.

Он двинулся вверх по дороге, стараясь держаться в тени деревьев, росших на обочине. Шел он деловито, но не слишком быстро, свободно, но без излишней развязности, размахивая при ходьбе руками. Добравшись до места, Омар обошел участок и двинулся к дому сквозь апельсиновые, лимонные и миндальные деревья. По пути он сунул несколько апельсинов в секретные карманы, пришитые им изнутри туники. Пригнувшись у окна, он замер и прислушался. Тут ему на губу села оса и поползла по лицу к уху. Вторая приземлилась на носу, третья на левом веке, а четвертая — на правом. От неудобной позы и сильного напряжения бедра и колени у него дрожали; лапки и усики насекомых немилосердно щекотали лицо, вызывая необоримое желание чихнуть. Тем временем крупные осы, размером с мужской глаз, двигаясь как наступающая армия, доползли до какой-то точки у него на лице и вдруг остановились, словно дожидаясь чьего-то приказа. Затем, будто получив его, разом снялись с места и улетели. Омар перевел дух, прокрался вдоль стены к входной двери, приоткрыл ее и скользнул в щель.

Пол в холле был мраморный. Тонкая белая линия в центре делила первую комнату на две равные части. Полы здесь были выложены черными и белыми плитами на манер шахматной доски. Во всех четырех углах уходили вверх деревянные лестницы; справа и слева от входа в стенах виднелись по две двери. Между дверями на деревянных полках стояли две идентичные голубые стеклянные вазы с белыми, начинавшими осыпаться розами. Омар в жизни не переступал порога такого роскошного жилища. Он открыл ближайшую к нему дверь, за которой оказалась глухая оштукатуренная стена. За следующей дверью тоже скрывалась глухая стена — правда, на ней красной краской было намалевано какое-то чудовище с длинным, раздваивающимся на конце хвостом, острыми зубами и вырывающимся из пасти пламенем. Омар пересек помещение и открыл самую дальнюю от входа дверь в правой стороне комнаты. Его взгляду предстал темный тоннель, почти сразу резко сворачивавший влево. Оставив дверь открытой, он пошел по коридору. Как всякий рожденный на Сицилии вор, Омар всегда носил в кармане сушеный турецкий горох, которым помечал пройденный путь и, при необходимости, подкреплялся. Двигаясь по петляющему коридору, Омар бросал на пол сушеные горошины, однако не прошло и минуты, как, следуя всеми его изгибами, подошел к еще одной двери, толкнул ее и — удивительное дело — снова оказался в первой комнате, откуда минуту назад вышел. Тогда он воспользовался последней дверью в холле, которую до сих пор не открывал. Смущенный и расстроенный, чувствуя, что богатая добыча от него ускользает, он стал подниматься по угловой лестнице, в конце которой обнаружил еще одну — приставную. Одолев ее, Омар оказался перед люком в потолке, открыв который, увидел темное зияющее отверстие и торопливо пролез через него в новое помещение.