Полужизни - Софи Ханна Страница 14

Я испуганно вздрагиваю: привычную тишину дома нарушает резкий звон. Вата в ушах тут же исчезает, адреналин заставляет двигаться. Наступать на стертую ногу еще больно, поэтому в гостиную я медленно хромаю и, не скинув одеяло, в которое кутаюсь, как в шаль, хватаю трубку после третьего гудка. Выдавить «Алло!» я не силах. Не могу обольщать себя надеждой.

– Это я.

Эйден! Тиски разжимаются, нервное напряжение спадает.

– Ты вернешься? – спрашиваю я. Вопросов у меня превеликое множество, но в данный момент важен только один.

– Да, – отвечает Эйден. Я жду обычного продолжения: «Рут, я всегда возвращаюсь, ты же знаешь!» – но на сей раз его не слышу. Тишину нарушают лишь глухие удары моего сердца.

– Где ты был? – спрашиваю я. Он отсутствовал дольше обычного – целых два дня.

– Работал.

– В мастерской тебя не было.

В трубке тишина. Эйден жалеет, что дал мне ключ? Неужели сейчас попросит вернуть? Ключ Эйден мне дал, как только я начала работать у него, – один и от мастерской, и от квартиры. Мне это казалось знаком особого доверия.

Две последние ночи я отчасти провела в неопрятной квартирке за мастерской, плакала и ждала возвращения Эйдена. Измученная и обессилевшая, я периодически засыпала, но вскоре просыпалась с уверенностью, что, вернувшись, Эйден будет искать меня в моем доме. Бессчетное число раз я металась из одного конца города в другой, чувствуя, что опоздаю, упущу Эйдена буквально на долю секунды.

– Рут, нам нужно поговорить.

Ну конечно, слава богу, он это понял! Я начинаю плакать.

– Тогда возвращайся.

– Я уже в пути, никуда не уезжай. – Не дав сказать ни слова, он отсоединяется.

Конечно, конечно, я никуда не уеду. Куда мне ехать? Я ползу обратно в холл, где с шести утра сидела по-турецки, глядя на небольшой монитор у входной двери. Онемевшее от неподвижности тело ломит. Ликвидировать двухдневный бардак и навести порядок нет сил, но я должна.

Пульт нужно убрать на место: заметив его на полу, Эйден поймет, что я просматривала кассеты, и рассердится. Я гляжу на монитор. Вдруг отвернусь на секунду – и пропущу нечто важное? Зернистая черно-белая картинка меняется: вместо округлых тисовых изгородей, окаймляющих парк с одной стороны, я вижу тополя, растущие с другой стороны от дома, и парковые ворота. «Никто не проберется незамеченным. Никто».

Я поднимаю пульт и выпрямляюсь, но так неловко, что задеваю краем одеяла и опрокидываю переполненную, зловонную пепельницу, которая в последнее время стала моей лучшей подругой. «Черт!» – бормочу я, досадуя, что не спросила Эйдена, где он находится. Когда он вернется, через пять минут или через два часа? Испачканная кровью туфля валяется у входной двери – именно там я бросила ее в пятницу: хотелось скорее в ванную, вымыться.

Если бы я сказала Чарли Зэйлер, что у меня в туфле камешек, она наверняка бы скомандовала: «Разувайтесь!» Разве сумела бы я объяснить, что не замечать камешек гораздо проще?

В ванне тоже осталась кровь. Надо было еще в пятницу ее вытереть, да сил не хватило. Я тогда с трудом доковыляла до ванной, сунула ногу под кран и включила воду. Бойлер снова сломался. В доме было не теплее, чем в парке, а вода из крана текла и вовсе ледяная. Зажмурившись, я мыла истерзанную стопу, пытаясь нащупать и удалить то, что в нее вонзилось. Под холодной водой нога запульсировала, и, когда в ванну упало что-то твердое, мне стало дурно.

Не открывая глаз, я сняла душ и принялась поливать в разных направлениях, пока не сочла, что острый предмет исчез в сливе.

Стараясь наступать только на пятки, я выношу в мусорный контейнер изуродованные туфли вместе с пустой бутылкой из-под водки. От движения окоченевшее тело немного согревается. Быстро сметаю пепел и окурки, затем как следует ополаскиваю ванну, то и дело отдыхая, чтобы не упасть в обморок от слабости. Батончик мюсли и пачка чипсов – вот и все, что я съела за сегодняшний день.