Камера смертника - Борис Рудаков Страница 14

– Это своего рода сигнализация, – остановился Сергей. – Имеется она в каждом коридоре, куда из камер выводят осужденных. Устроена, как видите, специально на высоте поднятой руки. В случае опасности конвоир может дернуть за него, вызвав подмогу. А между камерами висят, как мы их называем, «почтовые ящики».

Я в самом деле увидел небольшие железные короба неприметного серого цвета, чем-то действительно напоминающие почтовые ящики.

– При возникновении нештатной ситуации, – спокойно объяснял Сергей, – конвойный по инструкции обязан бросить в ближайший к нему ящик связку ключей. Достать их можно, только открыв навесной замок. Или сломав его. При сигнале опасности все двери блокируются автоматически.

– Это если заключенные вырвутся? Если произойдет нападение на конвойного? – Я смотрел в спокойно сосредоточенное лицо Сергея, и мне стало опять нехорошо. – Слушайте, а сам конвойный? Если все блокируется, они же разорвут его…

– В данной ситуации речь не о нем, – бесстрастно ответил Сергей.

Я посмотрел вдоль коридора и представил разъяренных заключенных, вырывающихся из камер. Как под их ударами падает охранник или двое охранников, а заключенные продолжают… Нет, это откуда-то из американского кино про бунт в тюрьме. Нервы мои стали давать о себе знать. Я попытался унять их, представив людей в черных робах. Они ведь тут должны быть все опустившиеся, обреченные, вялые, безжизненные. Одно слово – смертники, которым выхода отсюда нет.

Я пытался настроится на волну спецучастка, понять, что тут чувствуют охранники, заключенные. Ведь мне нужно подбирать точные емкие слова, фразы, формулировки, сравнения, когда я начну работать над текстом своей статьи. Получалось что-то не очень убедительное. Смертники, как их по привычке тут называют, сидят отдельно от других заключенных, приговоренных к конкретным срокам. Они работают, у них сносные условия существования, их не бьют, над ними не издеваются. Они имеют возможность даже работать и зарабатывать какие-то деньги на свои маленькие радости. Им даже оставили надежду на то, что по истечении двадцати пяти лет, а то и раньше, они могут получить помилование, могут выйти отсюда. И даже имеют право на физическую и психическую реабилитацию от государства, на помощь в адаптации в обществе.

Все нормально, гуманно. Только… только я не провел еще и получаса на территории спецучастка. И не рано ли мне делать основополагающие выводы? И я старательно смотрел по сторонам, расспрашивая своего провожатого. Вот в глазок смотрю на внутренности камеры. Двухместная, около двенадцати квадратных метров. С одной стороны двухъярусная железная кровать, застеленная, в общем-то, приличным шерстяным одеялом. У другой стены стол и два табурета. Садиться на кровать, а уж тем более ложиться на нее запрещено до официального отбоя. Небольшая перегородка, которая отделяет от общего помещения санузел. Умывальник.

– Сергей, а почему на окне, кроме решетки, еще и сетка? Одной решетки недостаточно?

– Достаточно, если говорить о возможности побега. Сетка нужна для того, чтобы заключенный сквозь решетку не дотянулся до стекла и не разбил его. Осколком стекла можно вскрыть себе вены, порезать сокамерника, ранить охранника. По этой причине камеры большую часть времени обесточены. Были случаи, когда заключенные оголяли провода и поражали током контролеров.

Я с сомнением посмотрел на Сергея. Его слова звучат как перестраховка. Неужели правда? А смысл? Ладно, если ударил охранника током, а потом сбежал. А вот просто так, ради удовольствия или из мести? Так его же здесь… А чего его здесь? Что ему могут сделать, куда его дальше и хуже могут запрятать? Ему что, новый срок впаяют за вновь совершенное преступление? Это в Америке изгаляются, осуждая на два, три пожизненных срока… Или я чего-то еще не понял, не ощутил? Не унять ли мне свой скепсис и не поверить ли на слово Сергею? Хотя бы потому, что я видел его глаза, когда он сидел передо мной и рассказывал. Глаза, знаете ли, не врут!

И я осматривал все, что было в коридорах, осматривал камеры. В конце мне показали четыре камеры штрафного изолятора, или ШИЗО, как их тут называют. Рассчитаны на двух человек; пятиметровые каменные мешки, которые другим словом и не назовешь. Рядом – шкафчики с особой одеждой специально для проштрафившихся. Если все смертники постоянно одеты в черную робу с большими буквами «ПЗ», означающими «пожизненное заключение», то в ШИЗО она меняется на ярко-оранжевую. Якобы эта альтернативная расцветка облегчает работу дежурной смене охраны. Ладно, им тут виднее…

И опять у меня в голове закрутились сравнения. И мысленно я обратился к господам ортодоксальным правозащитникам, которые «пиарятся» при малейшем удобном случае. Кто из вас служил в армии? Ах, служили? Тогда вспомните подробности своей службы. Подъем, зарядка, завтрак… Потом вы заняты до вечера: учебные занятия, хозяйственные работы, другие дела в зависимости от рода вашей службы. Потом короткое личное время. Вечерняя прогулка, помните? Строем и с песней по плацу. Вечерняя поверка и отбой. И так изо дня в день под строгим неусыпным контролем офицеров и старшины.

А здесь? Все то же самое, только труд у них необременительный и не каторжный. И в чем разница? Я помню, что утомительными для меня были первые шесть месяцев в «учебке»; ну, может, еще первые шесть месяцев на корабле. А потом-то я втянулся, и все пошло на автомате. Собственно, последние два года на этом автомате и проскочили. Ну да! У них не два и не три года должны проскочить на автомате. Им нужно лет двадцать пять продержаться. Не зря ли я в душе навесил у входа табличку из Данте?

Пожалуй, это были мои последние сомнения и позитивные мысли. Я прошел уже несколько дверей камер (кстати, пустых), пока не удосужился обратить внимание на таблички на дверях и прочитать их внимательно. От начала до конца. Я прочитал одну, вторую, третью… десятую… И мне стало страшно. Это нужно понять и хоть раз в жизни прочувствовать. Это сродни словам инструкции «не стой под грузом и стрелой». Попытайтесь постоять под краном, под многотонной железобетонной плитой, которая раскачивается над вашей головой. А вдруг что-то случится с тросом, а вдруг он изношен, а этого недоглядели? Жутко? Конечно. Такая громада расплющит вас, как таракана, в землю впечатает. А попробуйте постоять под тридцатиметровой плотиной, почувствовать страшнейший напор воды с той стороны, почувствовать то, что произойдет, если это бетонное сооружение сейчас не выдержит.

Что-то сродни этому вдруг ощутил и я. И все мои мыслишки и суждения мгновенно улетучились. И слова Сергея о том, что дежурная смена должна всегда помнить, кто именно сидит за этой дверью, не показались мне пустыми, не показались просто цитатой из правил или инструкций. Предупрежден – значит, вооружен. А предупреждение, точнее, напоминание, – вот оно, на дверях камер. Своего рода визитные карточки на каждого находящегося внутри смертника. Фотография, фамилия, имя, отчество, краткое описание преступления. Я шел и читал, а в моей голове громоздились обезображенные трупы, просто трупы и трупы расчлененные. Перед глазами проходили кадры взрывов бомб в людных местах, представлялись убийства в состоянии алкогольного или наркотического опьянения, изнасилованные и истерзанные девичьи тела. И толпы родственников, близких этих жертв.