Призрак из страшного сна - Анна Ольховская Страница 14

Но Марфа ошиблась.

Беда, вошедшая в ее жизнь той страшной октябрьской ночью, уходить не собиралась. Ей, беде этой, явно очень понравилось коверкать жизнь глупой неопытной девчонки, закалять ее душу, заставлять ее взрослеть и мудреть.

Вернее, беда вовсе не собралась формировать личность Марфы Лобовой, она намеревалась сломать эту дурочку, как делала это с тысячами других дурочек.

Но Марфа не сломалась.

Не сломалась, когда отец, благодарно улыбавшийся Дворкину и пытавшийся поцеловать ему руку за то, что он нашел и привез беглянку домой, едва за барским охранником закрылась дверь, без разговоров влепил Марфе такую пощечину, что девушка отлетела к стене.

А багровый от ярости батюшка подскочил к дочери и, ухватив ее за длинную толстую косу, принялся тягать девушку по полу, нахлестывая ее валявшимися в сенях вожжами. И все это – молча, не произнося ни слова, только сдавленно рыча и ухая от усердия.

Перепуганные младшие дети забились на печь, мать тихо плакала в углу, и только брат, Матвей, которому недавно исполнилось шестнадцать, попытался оттащить озверевшего отца от окровавленной Марфы:

– Батя, не надо! Она же сейчас дитенка скинет! Ты что творишь?!

– И пусть! – прохрипел папенька, с хаканьем опуская вожжи на покрытую алыми рубцами спину дочери. – Пусть скинет выродка своего! Не нужон он нам! Заявилась, паскуда!

– Батя! – рослый, не по годам плечистый Матвей перехватил вожжи на лету и выдернул их из отцовских рук. – Хватит!

– Что-о-о-о? – багровый, с растрепанной бородой, с налитыми кровью глазами, Петр Исидорович Лобов выглядел сейчас устрашающе – кто-то из детей тоненько заплакал на печи. – Ты как посмел, гаденыш! Ты – отцу перечить? Отцовской воле?!

– Батя, ты сам подумай, – Матвей упрямо набычился, пряча вожжи за спиной, – Александр Лазаревич сказал, что проведает Марфу, узнает, как у нее дела. А ты пообещал, что все будет хорошо, что вы с матушкой уже не злитесь на нее. Ну и вот, он приедет, а Марфа – без дитенка, да еще и избитая! Ты думаешь, Дворкин поверит, что она случайно скинула?

Отец угрюмо посмотрел на стонавшую дочь, от блузки которой остались лишь окровавленные лохмотья, затем тяжело вздохнул и кивнул:

– Ладно, живи пока. Скажи брату спасибо. И барскому псу! Погодь… – старший Лобов нахмурился и, присев перед дочерью на корточки, развернул ее лицом к себе, заставив девушку вскрикнуть от боли. – А уж не от Дворкина ли ты нагуляла дитенка?! Чегой-то он тебя самолично на машине привез, а? Да еще и сказал, что заедет?

– Не нагуливала я! – выкрикнула сквозь слезы Марфа, все еще закрывая живот руками. – Меня изнасиловал гад один! А Александр Лазаревич случайно в городе встретил! Я не собиралась к вам, я знала, что так будет! Но Дворкин мне сказал, что вы скучаете, что мама плачет, и я согласилась вернуться!

– Согласи-и-илась! – презрительно усмехнулся отец, выпрямляясь. – Это, значицца, барский пес тебя еще и уговаривал к отцу с матерью вернуться? Да ты должна была не на машине барыней приехать, а от околицы на коленях ползти, прощение вымаливая! Куда вот теперь тебя такую девать? Кому ты нужна, порченая и брюхатая? И не бреши, что тебя ссильничали, сама небось под кобеля легла, за тем и сбежала в город от сватов! А Агафон, промежду прочим, другую невесту себе быстренько нашел, Нюрку Селивановскую! И Нюрка тоже на сносях, тока ее уважают все, одета хорошо, на мужа не нарадуется! И родителям от такого зятя помощь и радость! А ты… у-у-у, шалава!

Отец презрительно сплюнул и вышел из дома, громко хлопнув дверью.

И только тогда мать, охая и причитая, бросилась к Марфе, помогла ей подняться и вместе с Матвеем, поддерживая Марфу под руки, отвела дочь в маленькую комнатушку, которую когда-то Марфа делила с бабушкой, а после смерти Клавдии Григорьевны жила там одна.

С неделю потом девушка не выходила из дома – «учение» отца залечивала, да и страшно ей было выйти.

Отец больше ее не трогал, он вообще перестал замечать дочь, словно ее и не было. Но Марфа особо не переживала – так даже лучше.

А потом она все же решилась выйти из дома…

И опять должна была сломаться – только ленивый не тыкал в нее пальцем и не глумился. А ребятишки при молчаливом согласии старших начали кидать в «блудницу» камнями. Сначала – нерешительно, не прицельно, мало ли, вдруг их заругают? У них в деревне к бабам на сносях всегда бережно относились.

Но не к этой. Эту можно было обижать. И швырять камнями уже прицельно, норовя попасть в голову – все равно она ничего не скажет, будет только свое пузо прикрывать и упрямо губы сжимать.

А мы – по губам камнями, по лбу, по щеке!

Именно такую расправу и застал Дворкин, проезжая через деревню.

Он, если честно, забыл о Марфе и о своем обещании ее навестить – хлопот в связи с приближавшимися родами хозяйки в замке значительно прибавилось. И теперь, увидев все происходящее, он разозлился всерьез. И на себя, и на дубоголовых кретинов из деревни, позволявших своим отпрыскам такое, и на самих мелких пакостников – тоже мне, истинно верующие!

Досталось и мелким – Дворкин успел ухватить парочку самых активных, увлекшихся киданием камней и не заметивших появления барского охранника, и хорошенько оттаскать их за уши. Да так, что уши их превратились в алые распухшие вареники.

Затем свирепо гонявший желваки по скулам секьюрити усадил Марфу в машину, вытащил из бардачка пачку бумажных платков, протянул их девушке и тихо сказал:

– На, кровь вытри. И – прости меня.

– За что? – искренне удивилась Марфа.

– За то, что бросил тебя в беде. Не навестил, как обещал. Не проверил… Но я не думал, что все так будет, ведь двадцать первый век на дворе!

– Только не в этой деревне, – криво усмехнулась девушка, промокая рассеченную губу.

Дворкин что-то сдавленно прошипел сквозь зубы, тронул джип с места и помчался по улице, распугивая кур и гусей, к дому Лобовых.

Когда он остановил машину у калитки, Марфа потянулась было открыть дверь, чтобы выйти, но была остановлена коротким:

– Сиди!

– Как это? Вы же меня домой привезли!

– Домой ты больше не пойдешь.

– А куда же мне еще идти?

– В дом хозяев тебя отвезу. Хозяйка рожать тоже скоро будет, ей нянька и кормилица для ребенка нужна. Пойдешь? Жить там будешь, комнату тебе выделят.

– Правда?! – Марфа почувствовала, как в груди ее мелко-мелко затрепыхалось сердце, стало трудно дышать, а слезы облегчения уже нетерпеливо переливаются через уголки глаз. Она радостно потянулась навстречу надежде.

Давно уже запрятанной в самый дальний уголок души – за ненадобностью.

– Правда, правда, – пробормотал Дворкин, мимолетно взглянув на разбитое лицо девушки, в глазах которой было столько пугливой радости, что в горле у этого битого жизнью, холодного, циничного и рассудительного мужчины что-то сдавило.