Тайну прошепчет лавина - Людмила Мартова Страница 14

Мама действительно пришла, но только для того, чтобы примотать его руки к туловищу синей изолентой. От чесания появлялись струпья и оставались отметины, а тело в отметинах не могло считаться идеальным. От изоленты щипало кожу, от того, как чешется все тело, хотелось плакать, но он не плакал, потому что мужчины этого не делают, а еще от слез щипало лицо, пострадавшее от ветрянки так сильно, что заплыли глаза, превратившиеся в две узкие щелочки, и сквозь них он и увидел, что приехала бабушка.

Она жила далеко, там, откуда была родом мама, но они никогда туда не ездили, потому что мама не для того уезжала в Москву и устраивалась в ней, чтобы снова вдыхать гнилой воздух провинции. Так она говорила. До горячки он видел бабушку только один раз в жизни, потому что ее визиты в столицу тоже не приветствовались. Своей прежней семьи мама стеснялась, потому что та была неидеальной. И бабушка не была идеальной – простая деревенская женщина с большими натруженными руками и в вылинявшем ситцевом платье под вязаной кофтой. От ее первого визита осталось только мимолетное воспоминание чего-то большого, ласкового и теплого. А еще запах ландыша, потому что бабушка то ли пользовалась такими духами, то ли пила ландышевые капли. Этой детали он не помнил.

И вот этот запах пробрался сквозь температурный туман, заставив его немного рассеяться. Бабушка провела у его кровати три дня, пока не спала температура, и это были самые счастливые три дня в его маленькой жизни, потому что бабушка варила морс и поила его с ложечки, меняла на голове прохладную мокрую тряпицу, шептала что-то ласковое, гладила по голове, обещая, что совсем скоро станет легче. И проклятую изоленту она сняла, и долго шепотом кричала на маму, и просто сидела рядом, отвлекая его сказками, чтобы он не чесался. И он забывал о зуде.

Через три дня температура упала, и бабушка исчезла – легла в больницу, в которую и приехала по направлению. И там, в больнице, умерла. Больше он ее никогда не видел и от случайно встреченных на улице ландышей старательно отворачивался, потому что начинало предательски щипать в носу. А мужчины не плачут.

«Ты придурок, который не может выучить таблицу умножения…», «Ты идиот, потому что опять порвал штаны, ты, что, не понимаешь, с каким трудом отец зарабатывает деньги, чтобы достойно нас содержать…», «Почему ты посмел съесть две котлеты вместо одной? Тебя невозможно прокормить…», «Почему ты опять вырос из ботинок…», «Ты не пойдешь ни на какой день рождения, потому что мы не собираемся тратиться на подарок…», «Из тебя не вырастет ничего путного…», «Ты будешь работать дворником…», «Ты ни за что не поступишь в институт…», «Когда тебя посадят в тюрьму, я тебе передачи носить не буду, заруби себе на носу…», «Ты ничтожество, мне стыдно, что ты мой сын…», «Из тебя никогда ничего не выйдет…»

До сих пор, закрывая глаза перед сном, он иногда слышал их голоса внутри своей головы. Мать и отец жили там, они никуда не делись, хотя и институт он окончил, и в тюрьму не сел. Он очень старался, чтобы из него что-то получилось. То ли хотел доказать им, что они ошибались, то ли себе, что над ним не тяготеет родительское проклятие. Он очень хотел доказать всем, что может быть идеальным.

Учительница говорила, что идеальных не бывает, но он ей не верил. Потому что, если бы это было так, ему не приходилось бы все детство расплачиваться за свою неидеальность. И он продолжал стараться. В учебе, в спорте, в личной жизни. Но почему-то все время что-то мешало. В самый последний момент удача подводила, результат уплывал из рук, девушки, которые ему нравились, предпочитали других.

Даже кошка, пушистая бездомная мурка, которую он подобрал на улице, предпочла ему другого. К нему пришел коллега, не в гости, конечно, с ним тогда никто не хотел сближаться и дружить, просто дома остался рабочий ноутбук со всей базой данных, а он назавтра уезжал в отпуск, и коллега, матерясь на его пустоголовость, довез его до дома, чтобы ноутбук забрать.

Они вместе поднялись в квартиру, и он пошел в комнату, а когда вернулся, то увидел, как ластится кошка к ногам случайного гостя. Тот присел на корточки и гладил ее, запуская пальцы в шелковистую шерсть, а эта зараза мяукала и терлась головой о чужие руки. Ему она никогда не позволяла себя гладить. Только ела принесенную им еду и пряталась под кровать, откуда никогда не выходила, пока он был дома.

Тем вечером он убил кошку. Потом он и сам не мог вспомнить, как на него навалился этот морок. В памяти оставалось только, как он закрывает дверь за коллегой, уносящим ноутбук, возвращается в комнату, наклоняется под кровать, куда успела спрятаться неблагодарная тварь, а потом яркая вспышка, провал, темнота, и вот он уже держит в руках окровавленный трупик с размозженной о батарею головой.

Спустив пакет с останками животного в мусоропровод и отмыв квартиру до идеального блеска, он лег в кровать и не вставал три дня. Поездка в Питер, где он планировал провести отпуск, накрылась. Кажется, ему звонили хозяева квартиры, которую он арендовал, внеся задаток, но он не взял трубку.

Идеальные люди не убивали кошек, так ему тогда казалось. И только на третий день, вынырнув из тяжелого сна, которым он то и дело забывался, он вдруг ясно понял, что это было не убийство, а ритуал. Кошка не понимала, что он – идеальный хозяин. Она унизила его, предпочтя чужого человека, и, наказав ее, он просто восстановил идеальную картину своего мира.

Встав с кровати, он тогда уехал вместо Питера в Сочи, где в первый раз в жизни встал на горные лыжи. И с тех пор отправлялся на горнолыжные трассы два-три раза в год. В новой картине идеального мира он неплохо освоил этот вид спорта. А вот домашних животных больше не заводил.

«Ты все такой же неудачник», – прищурившись, сообщила постаревшая мама, когда он однажды пришел ее проведать. Кажется, это было года через три после истории с кошкой. Он старался появляться в квартире, в которой вырос, как можно реже, но в тот день пришел. В тот день он убил свою мать. Потом он и сам не мог вспомнить, как на него навалился этот морок. Яркая вспышка, провал, темнота, и вот он уже держит в руках окровавленную табуретку, углом которой ударил мать в висок.

Тогда ему удалось обставить все так, словно произошел несчастный случай. Мать к тому времени болела, плохо ходила и частенько падала. Все соседи об этом знали, так же, как и о том, что нерадивый сын обычно не баловал старушку своим присутствием. Ему повезло уйти незамеченным, и позвонили ему только через четыре дня, когда соседка, встревоженная, что мать не открывает дверь, вызвала полицию.

Эти четыре дня он провел в кровати, отвернувшись к стене. Это было чудовищно – убить собственную мать и не чувствовать ни капли раскаяния. Хотя, если глубоко задуматься, в этом не было ничего, кроме восстановления идеальной картины мира, в котором матери не перевязывают своих детей изолентой за желание расчесать сыпь от ветрянки. Да, ничего чудовищного в его поступке не было.

Пугал лишь тот риск, который был неразрывно связан с яркой вспышкой и наступающей потом темнотой. Два раза удача оказывалась на его стороне, и никто не обвинял его в том, что он сделал. Но в будущем такой подход мог сулить проблемы. Значит, требовалось изменить подход.