Блеф во спасение - Регина Лукашина Страница 13

— Не было никакой рыбы. Может быть, вас проводить? В таком виде у усиленных патрулей могут возникнуть вопросы. А вы, я заметил, их не очень любите. По фиолетовой ветке, надо думать, сейчас движение прекращено. Из центра можно выбраться, если дойти до Лубянки или до бульваров… — всё больше чувствуя себя пионером, стесняющимся предложить однокласснице донести портфель, без пяти минут подполковник лихорадочно искал выход.

— Да нет, спасибо… Пешком дойду, дворами, выросла в этом районе, — словно канатоходец, она балансировала между стремлением сохранить лицо и искушением плюнуть на всё и завести мимолётное знакомство. Ведь он человек воспитанный, правда? Он из вежливости предлагает проводить. И на чашку кофе проситься не будет. Так зачем разочарование? Она улыбнулась ещё шире, протянула ему руку, с силой сжала большую и тёплую мужскую ладонь своими заледеневшими пальцами. Сделала шаг в сторону, ещё один…

— Низа!.. Куда же ты идёшь? — раздался его голос.

Гром среди ясного неба. Словно снова взрыв раздался. Только теперь уже в душе. Этого не может быть. Точнее — было. У Булгакова. Там, когда присланного к ней «по дельцу» демона отчаявшаяся женщина приняла за «новую породу уличного сводника», он процитировал вслух фразу романа её пропавшего в небытии мастера о тьме, пришедшей со Средиземного моря. Обгоревшие страницы тетради, засушенная роза. Но мысли? Мольбу дать ей дышать воздухом… Это нельзя было подсмотреть или украсть.

Поражённая этим громом, Лена заметила за собой странную слабость. Ноги отказались повиноваться ей, она не могла даже дотронуться пальцами рук до висков, чтобы понять, не кажется ли ей это всё, не стала ли слуховая галлюцинация следствием бара-травмы, лёгкой контузии, психологического оттаивания после пережитого шока. Неужели всё наяву? Маргарита в романе, заподозрив домработницу в шпионаже, убедилась в ошибочности версии, как только Азазелло процитировал ей её мысли. А здесь и сейчас при допущении простого совпадения, того, что попутчик видел в Facebook ^[18] её фотографию с актёром, разыгрывающими сцену из спектакля, ничем рациональным нельзя было объяснить тот упрямый факт, что вопрос был произнесён по-гречески.

— Пу пас, Низа ^[19]? — а ведь его лицо совершенно спокойно. Ни рога над бейсболкой не выросли, ни света нимба не заметно. Только взгляд твёрдый, напряжённый. Не отпускает, словно от этого зависит большая суть.

— А, нее эсу, Иуда, — сами собой потекли слова на певучем наречии понтийских эллинов, — кэ ден се анагнописа амесос… Иуда, что за бред?

Мужчина сделал к ней быстрый шаг, взял за плечи, притянул к себе.

— Ну всё, всё… Не волнуйся. Никакой это не бред. Надо было сразу сказать, но чушь свалял, прости меня, Леночка. Получилось как в дешевом детективе про шпионов — пароль, отзыв. Ты Фролова знаешь, так?

— Писала у него диплом, потом приходил в студию, — ещё растерянная, она всё же почувствовала облегчение от того, что эзотерика в ситуацию пока влезла не с ногами, а всего лишь помахав дымным факелом в зеркале сбоку, — это он позвал меня сегодня в кофейню в сером доме на Солянке. Хотел с кем-то познакомить, просил помочь разобраться, потому что он сам в Кафу на раскопки собрался. Его ведь, вроде бы, в Склифосовского увезли, спасут?

— Лёгкие продавлены вроде, Будем надеяться, ведь эвакуировали почти сразу… Кофейня эта вот она, но сегодня не до неё. Познакомить профессор тебя хотел со мной, хвалил твои широкие познания и азарт исследователя. А сцена эта из «Мастера и Маргариты» и сам не знаю, почему на ум пришла. Мы ведь в двух шагах от маленького Иерусалима, сквера нового у синагоги.

— Ух, камень с души… Я уж думала, крышу пора латать, — она закивала головой, улыбнулась ему снова, уже как доброму знакомому, — слишком уж много на сегодняшний день. Мне бы надо добраться до дома, позвоню маме с городского, чтобы она не пугалась телевизора. И в стирку всё это. Но о чём?

Михаил слегка нахмурился, соображая. Загрузить её сознание сейчас темой для активного размышления, чтобы вытеснить кошмарные картины из метро? Нет уж, пусть сначала отдохнёт и выспится дома в тёплой постели после горячего чая с мёдом. Да и у него найдётся, чем занять себя до вечера завтрашнего дня помимо визита в тыл родной конторы за новыми погонами. Однако намекнуть на то, что продолжение их общения будет интересным для обоих не только с точки зрения романтической, стоит уже сейчас. Женщина такого склада отобьет любой штурм и выдержит осаду, но откроет ворота крепости только другу. Он показал глазами в сторону террасного сквера.

В фиолетовом небе стали зажигаться первые звёзды. Боковой переулок, казалось, отделился от кипящего возбуждением, оглушенного горем города немой тишиной испуга. Там почти никого не было. И только какая-то полная дама, отставив палки скандинавской ходьбы, сидела на нижней ступеньке у самого фонтана, вытянув ноги и ожидая чего-то. Вскоре стало понятно, чего. Сверху, от походившей на «страшную Антониеву башню» руины общежития министерства образования, не то с ветки разросшегося тополя, не-то из куста сирени раздался праздничный, разбрызгивающий капли лунного света, звон хрустальных бубенцов и треск веток в костре любовный призыв соловья.

Забравшись на самый верх, в круглую беседку, сообщники чего-то пока ещё неведомого как по команде оглянулись назад, словно бронзовые бюсты правителей России могли их подслушать. Бюсты, облик которых грузинский мастер делать шашлыки для начальства, согласно мнению знатоков, просто перелепил ото всюду, включая галереи коллег и общеизвестные памятники, вроде Медного всадника. Но ни Рюрик, ни Анна Иоанновна оглядываться на уединившуюся летним вечером парочку не стали.

— Мда… Всё прямо одно к одному, — буркнула журналистка, — апогасизо на февго апо тин поли, на акроасоме та аидониа…

— Решила уйти за город, слушать соловьев, — отозвался Михаил, — только не акроасоме, а просто акуо… Не удивляйся, я немного говорю по-гречески. А у Низы были голубые глаза, как у тебя. Ничего, что на ты? Вот, смотри.

Он выудил из рюкзака немалый куль из махровых полотенец, размотал и показал ей старинный прямоугольный кирпич, поперёк которого змеилась трещина, а край был сколот. Оттуда торчал кончик зеленоватой окиси меди.

— Ничего себе!.. — выдохнула Лена, проводя пальцем по древности, но думая о целом рое обстоятельств. О том, какой рок их свёл, почему редкий язык и редкий литературный сюжет тоже стали их общим знаменателем.

— Трещины не было, — заметил майор, — на нас сверху упала балка.

— Полотенца, видать, спасли… И кто так закутал кирпич-то? Видать, о тебе кто-то молится ежечасно. Тут печать… К фонарю поверни чуть ещё. Великий князь Иван Васильевич. Таких в отечественной истории было всего двое. При Грозном уже использовался двуглавый орёл с опущенными вниз крыльями, византийская символика. Сейчас флаги чёрно-бело-жёлтые, как и российские монархические, висят над дверьми всех церквей современной Греции. Но Грозный в ранней молодости принял царский титул. Тут же — не изображение всадника, поражающего копьем змея, а лев… Душащий змею. Что могу сказать? Кирпич клеймен до 1497 года при Иване третьем. Откуда?