Паутина судьбы - Валентин Пушкин Страница 13

– Господи, помоги! – взмолился Морхинин и вспомнил, сколько раз он поил Владимира Цедилко и водкой с хорошим обедом в привокзальном ресторанчике (редактор жил в Лобне), и коньяком у какого-то художника, и снова водкой – у себя в комнате – почти до состояния лунатизма.

Ездил бывший хорист и в гости к Цедилко за город. Там познакомился с его братом. Они выпили довольно много водки, купленной Морхининым, и пылко говорили о внутренней оккупации России западными агентами. Причем Владимир Цедилко стучал по столу остервенело и громко кричал: «Пора, братья! (Хотя брат его присутствовал только один.) Пора собирать силы в кулак!»

Все это Морхинин рассказал Обабову, и тот, придя в отличное настроение, поздравил своего коллегу с явным положительным сдвигом на литературном поприще.

Морхинин тоже приободрился, получив в бухгалтерии «Передовой молодежи» довольно крупный в его понимании аванс за «Проперция», хотя деньги были уже совсем не той ценности, что еще пару лет тому назад.

На следующей неделе Цедилко напомнил Морхинину о его согласии принять участие в сборнике о героях Отечественной войны 1812 года, ибо приближался один из юбилеев Бородинского сражения.

– Так вот, Валерьян, – сказал Цедилко значительно и даже с долей надменности, – я приготовил письмо директору музея «Панорама Бородинской битвы». От имени нашего издательства ему рекомендуется оказать содействие подателю сего письма гр. Морхинину материалами, имеющимися у них в архивах, о герое-партизане Дорохове.

Морхинин принял письмо от Цедилко обеими руками, столь торжественным показался ему этот деловой акт. Аккуратнейшим образом положив письмо на дно кейса, которым он заменил недавно свой старый портфель, Морхинин совершил даже полупоклон представителю издательства.

Затем он поспешил к «Панораме» и принял строгий вид: мол, писатель явился с официальным заданием редакции. В небольшом вестибюле плотный охранник, одетый почти по-военному (хотя без погонов и петлиц), выслушал желание посетителя говорить с директором. Несколько помедлив, он взял трубку телефона и доложил:

– Георгий Секлитиньевич, тут к вам гражданин просится. Пропустить?

Охранник потребовал паспорт. Раскрыл его и долго сверял черты морхининской физиономии с фотографией. Паспорт вернул. Опять помедлил и неохотно разрешил.

По ковровой дорожке, солидной лестнице с бронзовыми перилами Морхинин подошел к высокой двери и постучал. За дверью что-то сказали: он не разобрал, но понял, что войти можно. Обнаружил большой с антикварным оформлением кабинет и представительного мужчину средних лет за письменным столом красного дерева. По бокам стола в глубоких кожаных креслах сидели две дамы примерно такого же возраста, что и директор. Одна была очень респектабельная худощавая брюнетка с бледным лицом. Другая, интенсивно рыжая, намного упитаннее и полнокровнее. Обе сидели, закинув ногу на ногу.

Морхинин поздоровался и протянул директору письмо. Представительный директор, не дрогнув крупно вылепленным лицом, вскрыл его. Глядел в него секунд десять, а затем на Морхинина с таким осуждением в глазах, будто тот попросил немедленно занять ему миллион долларов.

– Вы хотите, чтобы сотрудники нашего мемориала вам помогали? Вам, неизвестному субъекту, с рекомендательным письмом от вашего дружка? Это пошло. И, если хотите, криминально.

– Но… – оторопело заговорил Морхинин, не понимая, чем вызвал негодование директора. – Это же официальный документ. Что тут криминального? И почему я неизвестный субъект? Моя рукопись… кстати, исторического содержания… уже включена в план издательства.

– Значит, вы историк? – вмешалась рыжая дама и сделала удивленное лицо.

– Нет, я не историк, – ответил Морхинин. («И зачем ты вообще вступил в диспут с этими профурсетками? Кто тебя просил?» – так его потом упрекал Обабов.)

– А кто же вы в таком случае? – еще больше удивилась рыжая и быстро перекинула ногу с левой коленки на правую; из-под недлинной юбки мелькнуло что-то заманчиво-неприличное.

– Я певец, – честно признался Морхинин.

– Он певец, – повторил директор, и его крупно вылепленное лицо приняло жесткое выражение. – А у меня триста сотрудников с высшим университетским образованием работают за своими столами с девяти утра до шести вечера, и никто им не предлагает написать очерк о герое войны двенадцатого года!

Морхинину померещилось, что в руке директора возник маленький браунинг. И что он хочет выпустить в него всю обойму.

– Но разве я мешаю кому-нибудь из ваших сотрудников писать о чем угодно и предлагать свои работы в любые издательства? – в свою очередь, за рыжей дамой удивился Морхинин.

– Певцы должны петь, а не заниматься писанием книг о войне 1812 года, – сделав свой голос совершенно ледяным, отчеканил директор. – Вот идите и пойте.

– Прошу извинить, – заговорила бледная дама с черными волосами. – Вы здесь объявили, будто бы рукопись вашей книги включена в план издательства… На какую тему написан этот шедевр?

– Я написал о римском поэте Проперции, – хмуро сказал Морхинин.

– О римском поэте? – насмешливо переспросила рыжая.

– Вы, конечно, прекрасно знаете латынь… – с тихим издевательством, почти с лаской в голосе произнесла брюнетка и перелила поток распущенных волос на другое плечо.

Бывший хорист вздохнул, будто выступал с лекцией:

– Элегии Проперция, как и поэмы Вергилия, Горация, Овидия, Катулла, Тибулла и других римских гениев, включая Плиниев – старшего и младшего, многократно переведены на русский язык. До и после революции. Фетом, Грабарь-Пассеком, Шервинским, Петровским и Пиотровским. Письмо верните, я ухожу, – Морхинин протянул руку к директорскому столу.

– А вот письмо редактора… э… Цедилко я не верну вам. Я направлю его в соответствующие инстанции, чтобы выяснить, почему так свободно дают рекомендательные письма в прославленный мемориал всяким певцам, плясунам, циркачам и тому подобной публике… – прошипел, как рассерженный гусь, директор.

– Отдайте письмо. Это не вы писали, нечего и присваивать, – стал упорствовать Морхинин и взял зачем-то со стола пресс-папье с изображением бронзового орла.

– Дубоногов! – позвал директор упавшим голосом, сразу растерявшим ледяную суровость. – Поживей, Дубоногов!

Широкими шагами вошел охранник в полувоенном обмундировании, сделал руки по швам и наклонил голову.

– Выведи, Дубоногов, этого типа. Он тут хулиганит.

– Письмо отдай! – крикнул Морхинин. – Чего сцапал? Давай сюда Цедилкино письмо!

– Ах, это слишком… – сказала дама с черными волосами и взглянула на Морхинина томно.

– Скандалист! – возмутилась рыжая дама. – Проходимец!

– Сама проходимка! – взревел Морхинин поставленным баритональным басом.

Но тут Дубоногов профессиональной хваткой взялся за Морхинина сзади, выкрутив ему правое запястье.