Дела адвоката Монзикова - Зяма Исламбеков Страница 13

Засунув хлеб, Монзиков вдруг расслабился и уже спокойно пошел с подносом в зал. Увидев свободное место за длинным столом, Монзиков быстро разгрузил поднос и сел между двумя капитанами, которые налегали на суп и громко чавкали.

Примерно через пять минут Александр Васильевич увидел следующее: толстая кассирша, которая с огромным трудом вылезла со своего рабочего места, в разорванном грязно-белом халате с большими счетами в правой руке подбежала к сидевшему в 10 метрах от Монзикова капитану и крича на всю столовую смачно врезала счетами по лицу. Затем схватила стоявший рядом стакан и плеснула по-жириновски в лицо своему мнимому обидчику.

– Мужики! Эта сучка совсем охренела! Меня обхамила, капитана избивает! – Монзиков поглядывал то на одного, то на другого своего соседа.

– Наверное, у нее месячные? – высказал предположение сосед Монзикова слева.

– А может, чего-нибудь съела, а? – сказал сосед справа.

– Я думаю, у них это – национальное! – Монзиков с улыбкой посмотрел сначала на одного, потом на другого.

– Что значит национальное? – бросив ложку в тарелку с супом, спросил с легким акцентом сосед слева.

– А? – подключился сосед справа.

– Мужики! А вы разве удмурты? – быстро спохватился Монзиков.

– А ты то кем будешь, а? – не унимался сосед слева.

– А! Наших бьют! – закричал Монзиков, и что было сил, рванул из-за стола.

Началась обычная драка. Били всех, кто был в радиусе 50 метров от кассирши. Объективности ради надо заметить, что еще несколько лет тому назад такого даже и представить себе было нельзя. Но сейчас, когда плоды демократии давали о себе знать на каждом углу, потасовки становились довольно обычным явлением.

Придя в казарму, Монзиков достал бутылку Рояля, стакан и стал внимательно изучать учебное расписание на следующую неделю. День выдался трудный. Надо было снять напряжение. В комнате с Монзиковым жили капитан из г. Владимира и старший лейтенант из Краснодарского края. Краснодарец Курченко был лет на десять моложе Монзикова, но в спиртном вопросе имел большую квалификацию. Марценюк из Владимира все время повторял, что он не пьет, но запросто, на халяву, мог выкушать литр водки без какой-либо закуски.

Раздавив литр спирта с соседями-жильцами, Монзиков ударился в воспоминания.

Дело было в феврале. Погода стояла отвратительная. Монзиков работал тогда зам. начальника отряда и одних только заключенных у него было более 250 человек.

– Представляешь, значит, сижу я, это, и вдруг – бац! Влетает в окно камень, завернутый в тряпку. Я разворачиваю, а там – малява. – Монзиков посмотрел на Марценюка, отпил немного спирта, закурил.

– Так уж и записка? – Марценюк тоже хлебнул спирта, но поперхнулся и начал истошно кашлять. Собутыльники решили ему помочь и прошлись что было сил по спине кулаками. Кашель моментально перешел в стонущий вопль.

– Ладно, слушай. Значит, стал я читать записку, а в тот момент раздается стук в дверь. Заходит дневальный и докладывает, что некто Гога, из под Жмеринки, хочет меня видеть. Я быстро встаю и иду к нему в барак.

– А чего в записке-то было? – перебил Монзикова Курченко.

– Не спеши! Спешка нужна только при поносе и при ловле блох. Иногда при пожаре. Понимаешь мою мысль? Догнал? – Монзиков сильно затянулся дымом и продолжил.

– Прихожу я к Гоге, значит, а он мне и говорит.

– Ну что, начальник, согласен?

– Не понял? Ты о чем?

– Ты что ж это, читать разучился, а? Тебе ж только что маляву передали.

А я же ее так и не успел прочесть. Думаю, ладно, поговорим с тобой не у тебя, а у меня. Я и говорю тогда:

– Зайди ко мне после ужина, поговорим.

– Зайду! – Гога пристально взглянул на меня.

Когда я вернулся к себе, то ни камня, ни тряпки, ни записки в кабинете не было. В окне стояло нормальное стекло. Я подошел к окну. Замазка была свежей, но никаких следов битого стекла или еще чего-нибудь не было.

После ужина пришел Гога.

– Ну что, Гога, поговорим?

– А чего с тобой говорить? Ты скажи только да или нет.

– Кто тут начальник, ты или я? А?

– Сам подумай, – Гога нахально смотрел на меня.

– Петренко! Уведите заключенного! – скомандовал я дневальному.

Оставшись наедине, я начал вспоминать последние события недели. Сначала, в понедельник, пропали двое заключенных. Во вторник, когда приехала комиссия, у двух из трех проверяющих членов пропало табельное оружие. И это все при мощнейшей охране, во время моего пребывания. В четверг, когда подошло время к отбою, неожиданно, на 10 минут, погасло лагерное освещение. Когда дали свет, я велел произвести перекличку. Недосчитались еще четверых. Кресло подо мной могло вылететь в любую секунду.

– Васильич! Тост вспомнил. Давай выпьем за то, чтобы где бы мы ни были, где бы мы, ну… одним словом, за дружбу! – и капитан залпом выпил половину стакана.

– Ты, Мишунь, молодец! Дай я тебя поцелую! – Монзиков по-брежневски засосал Курченко.

– Короче, мужики, только я начал прикидывать, как слышу, вдруг – легкий шум за окном. Я выскочил на улицу, а там сидит окровавленный зек и держит в руке листок с одним только словом – ПОДУМАЙ! – Монзиков перешел на шепот. Потом, правда, оказалось, что Гога хотел меня вовлечь в торговлю наркотиками, которых на зоне более, чем достаточно. Мне помог случай. Да, именно случай. Приехала очередная московская комиссия и мы устроили всеобщий шмон. Искали все и всех. Гога тогда прикинулся больным, и его положили в лазарет. В лазарете он стащил каким-то образом димедрол и вскоре как-то ночью его нашли мертвым. Он валялся весь скрюченный, с ужасной гримасой у двери. Мужики! Мне просто повезло. Ведь я даже не знаю, что могло бы со мной стать, если бы он выздоровел…

Пауза длилась несколько минут. Затем как-то все перешло на шутливый тон. Стали раздаваться шуточки, смех и… тосты, тосты, тосты.

Офицерское братство тем и сильно, что любой вопрос решается под стаканом за 5 минут. Если же собутыльники в чем-либо клянутся, то пока они пьяные, им можно верить. Стоит лишь протрезветь, и они все сразу забывают.