Побег из Вечности - Саша Южный Страница 13

Часом позже я сидел в машине, ожидая, пока Сане и Нелли окажут медицинскую помощь, и рассматривал картину. Насколько я понимал, старинную. На ней были изображены две женщины, стоящие возле оконного витража. Три миллиона, думал я. Такую сейчас изобразят за тысячу, в золоченой раме. Я смотрел и не мог понять, в чем же здесь ценность, – женщины были даже не красивы, так, лица как лица, – и подавлял соблазн спросить об этом у Виктора, который находился в своем «Астон-Мартине», стоящем в нескольких метрах впереди. Был виден его затылок и рука с дымившейся сигаретой. Но мне хотелось постичь это самому.

Кое-что для меня прояснилось немного позже, в ресторане, где мы оказались после посещения эксперта. Показать картину специалисту предложила Нелли.

– По крайней мере будем знать, за что страдали, – сказала она.

Эксперт жил на Кутузовском, в старом доме с лепными украшениями. Нелли вышла от него через полчаса, села машину и, пока добирались до ресторана, хранила молчание. Вид у нее был задумчивый. Она заговорила, когда официант принес вино. Осушив бокал до половины, Нелли по очереди окинула взглядом меня, Виктора и Железо, как бы оценивая аудиторию, перед которой предстоит выступить, и произнесла:

– Настоящее искусство – это эксперимент. Художник очертя голову бросается в авантюру. Он экспериментирует с красками, тонами, перспективой и тенью. Он не спит, не ест, он пишет, испытывая упадок и взлеты души. И все это ложится вместе с мазками на холст. Тогда от картины исходит нечто. Вермеер Дельфтский – его называли «Волшебник света», владел секретом сочетания холодных и теплых тонов, умел создать пространственную глубину картины. Но то, что мы отвоевали сегодня, это не он и даже не подделка, потому что такой картины он не писал. Это Хан ван Меегерен, великий фальсификатор. Первым его шагом на этом поприще было создание копии своей же картины, которая завоевала первое место на конкурсе и была продана за приличную сумму. Другие картины Меегерена продавались за гроши. Он написал копию и продал как подлинник.

– А разве это не подлинник? – поинтересовался Виктор. – Он не писал копию чьей-то картины, он еще раз написал свою.

– Это вопрос к юристам, – сказала Нелли. – Меегерен был гением не только как художник, но и как мастер фальсификации. Он изобретал по ходу дела способы, благодаря которым картина выглядела очень старой. Проблему трещин краски на холсты он решил очень просто – покупал старые, не представляющие ценности полотна, которые уже были в трещинах, и писал на них. Ему лишь оставалось вывести узор трещин на поверхность новой картины. Потом он создавал картине легенду, которая делала ее существование легальной, и продавал. Ни один эксперт не мог заподозрить фальсификации. Самые крупные специалисты по голландцам в один голос твердили, что это ранний Вермеер Дельфтский, подделать которого просто невозможно. То, что мы имеем, можно продать тысяч за триста евро, может, чуть больше, – подытожила Нелли.

– А что с ним стало, с этим Меегереном? – спросил я.

Нелли с легкой улыбкой посмотрела на меня и произнесла:

– Он продолжал писать полотна великих, продавать их и процветать. Пока не попал в тюрьму.

– Его все-таки раскусили? – спросил я, испытывая разочарование.

– Наоборот. Он был вынужден доказывать всему свету, что картины, которые он выдавал за работы Вермеера и других старых мастеров, не представляют ценности, так как это работа его рук.

– Вот это поворот! – произнес Саня.

– Да, – кивнула Нелли. – Во время войны одна из его картин через посредника попала в личную коллекцию Геринга. Когда война закончилась, это разнюхали. Меегерена обвинили в сотрудничестве с нацистами и посадили в тюрьму. Дело тянуло лет на десять. После долгих размышлений он решил вскрыть истину. Из двух зол выбирают меньшее. Конечно же, ему никто не поверил. Об этом даже не желали слушать. Тогда он потребовал холст и краски и за полгода написал «Молодого Христа в храме». Ему дали всего лишь год. И пришла слава. Его имя не сходило с первых полос газет.

Я понял, что совершенно запутался. Да, искусство условно, это я усвоил из слов Виктора. Картины одного и того же художника могут стоить в разное время по-разному, но как можно восхищаться картиной, а потом перестать, когда выясняется, что она принадлежит кисти другого, причем не менее талантливого живописца?! Я поднял глаза на Виктора. Он, опережая мой вопрос, сказал:

– Видимо, дело в родословной. Кстати, мы с Саней тоже фальсификаторы.

Нелли усмехнулась:

– Вы жулики, поскольку подделываете ширпотреб, а не искусство.

– Это хуже? – с иронией поинтересовался Саня.

Нелли пожала плечами:

– Кому? Гуччи? Да! Но потребителю лучше, поскольку он покупает престижную вещь за относительно низкую цену. А в случае с Меегереном вообще никто не пострадал. Вермееру безразлично, он на небесах. А с теми, кто покупал у Меегерена картины, тоже ничего страшного не произошло. Не обеднели. Да и вообще, неприлично иметь столько денег.

На эстраде, перекликаясь с аккордеоном, затосковал саксофон. Саня пригласил Нелли на танец. Они медленно кружились в одиночестве посреди площадки.

– Она его девушка? – спросил я.

– У него другая, – ответил Виктор.

– И что, она любит его?

– Ну… это неважно.

– Понятно. А что важно?

– Сама история.

– Истории кончаются, – сказал я.

– Как и любовь, – парировал Виктор.

Я повернулся и стал смотреть в сторону Железо и Нелли. Они продолжали медленно кружиться под музыку. Саксофон, перейдя на короткие синкопы, вытягивал из публики душу.

– Но иногда, – неожиданно произнес Виктор, – кончаются отношения, а любовь живет. И это самая печальная история из всех, существующих на земле.

– Но почему расстаются, если есть любовь?

– Потому что иногда обстоятельства сильнее.

– Разве в виде исключения, – возразил я.

Виктор грустно усмехнулся и обвел глазами зал.

– Если бы это было так! Классический пример – фильм «Подсолнухи», в главных ролях Софи Лорен и Марчелло Мастрояни. Их герои любили друг друга, но обстоятельства разбросали их в разные стороны. Потом она нашла его в России, но он не смог уехать с ней в Италию. Таковы были обстоятельства. Лет через пять он сделал это, но теперь она, в свою очередь, не смогла уйти к нему. А любовь была. Жуткая сцена в конце: она на перроне, он в вагоне. Поезд трогается, они смотрят друг на друга, и каждый понимает, что больше никогда не увидит другого. А любовь есть, – Виктор немного помолчал и заговорил снова: – Или еще пример, это я. Отношений нет, а любовь есть. Она здесь, в этом городе. И возможно, еще ждет звонка. Можно прямо сейчас набрать номер ее телефона и встретиться. Но я не делаю этого. Уже давно. А любовь есть. И это самая печальная история моей жизни. Крах карьеры, позор, зона – все это, по сравнению с этой историей, мелочи. Так, текучка.