Ты его не знаешь - Мишель Ричмонд Страница 13

— Вы собирались порвать с ней?

— Как раз наоборот. Несколькими днями раньше я признался во всем жене.

Мария вышла из кухни и показала на часы на стене: два часа ночи.

— Cerrado [15], — объявила она.

— Еще пару минуток! — взмолилась я. Немыслимо прервать разговор прямо сейчас. Мне еще так много надо выяснить.

— Cerrado! — повторила она, показывая жестами, что пора спать.

— Por favor! [16]— Я умоляюще сложила руки. Бесполезно.

Мы поднялись и направились к двери, Мария ухмыльнулась и подмигнула мне, полагая, должно быть, что облагодетельствовала меня. Ну еще бы, отправила в ночь с таким красивым американцем.

И вот мы уже стоим на тропинке перед кафе. Мак-Коннел снова натянул на лоб свою бейсболку и от этого словно помолодел. Он на семь лет старше Лилы, значит, ему около пятидесяти. Из-под мышки торчит книга, которую он читал в кафе. Когда мы уходили, я мельком глянула на обложку: Фарадей, «История свечи».

Тихо, ни души вокруг. Под луной белеют домики.

— Вам не следует разгуливать одной в такой час, — заметил он. — Я провожу вас до отеля.

Если б мне не было так страшно, я бы расхохоталась — ситуация абсурднейшая!

— Шутить изволите? — Я оглянулась на запертую дверь кафе. — И потом, мне не впервой. Я часто гуляю по ночам.

— И напрасно.

Я нащупала в сумке пробник, главный инструмент в кофейном деле, — длинный металлический прут, высверленный внутри, с острым концом с одной стороны и маленьким цилиндриком, заканчивающимся ручкой, с другой. Чтобы сделать выборочную пробу, втыкаешь острый конец в мешок с кофе, и зерна скатываются по желобку в цилиндрик. Я потихоньку извлекла пробник из кожаного чехла.

Руки дрожали, сердце колотилось. Столько лет я считала Мак-Коннела чудовищем, способным на самые жуткие преступления. Но все это время я еще и мечтала встретиться с ним лицом к лицу, чтобы выпытать правду о смерти Лилы, как бы мучительна она ни была. Я не желала бродить в тумане до конца дней своих. И в тот момент единственное, что мне было нужно, это продолжать разговор, вызвать Мак-Коннела на откровенность. Желание все выяснить пересилило страх.

Мы зашагали по узкой тропинке к главной дороге, вокруг ног заклубилась пыль. Всякий раз, как он подходил ближе, я шарахалась в сторону.

— Если вы не собирались бросить Лилу, отчего она грустила?

— Вы же знаете, какой она была. Все время, пока мы с ней были вместе, она чувствовала себя ужасно виноватой. Не хотела, чтобы я рассказал о нас Маргарет, не хотела, чтобы из-за нее мы с женой разошлись. Я пытался ей втолковать, что вина здесь не ее, а моя, что нашему браку с Маргарет давно пришел конец.

Мы подошли к перекрестку, где несла караул маленькая белая церквушка. С придорожного алтаря на нас взирала Дева Мария с разбитым стеклянным глазом. В лунном свете могильные камни выглядели большущими кусками белого мыла.

Внезапно Мак-Коннел схватил меня за локоть и дернул к себе. Я вырвалась, отпрыгнула на два шага и, выхватив пробник, выставила перед собой. Закричать? Но горло перехватило, да и кто бы меня услышал? И тут Мак-Коннел ткнул пальцем вниз — на тропинке в нескольких сантиметрах от его ноги замерла змея. Длинная, в темно-зеленых бриллиантовых искрах.

— Ямкоголовая гадюка, — шепнул он, протягивая ко мне руку. — Дайте-ка мне эту штуковину.

Мне оставалось только поверить. Я отдала пробник. Крепко взяв его за ручку, одним быстрым, мощным движением Мак-Коннел рубанул острием по змеиной шее. Несколько мгновений длинное зеленое тело извивалось, потом затихло.

Сам потрясенный случившимся, Мак-Коннел вытер пробник о штаны и вернул мне.

— Если эта тварь укусит, умрешь от потери крови.

— Простите, я…

— Ничего, все в порядке. — Он перешагнул через мертвую змею и оглянулся на меня: — Если хотите, я могу прямо сейчас повернуть назад. Здесь вам уже ничего не грозит.

— Почему именно Лила? — спросила я. — Вы же знали, она совсем еще неопытная. Ну захотелось вам завести интрижку на стороне, почему не выбрать кого-нибудь другого?

— Все было не так. Мы с Маргарет хорошо жили, в сыне я души не чаял. Но моей работы Маргарет не понимала. И не придавала ей никакого значения. Шагаю я по служебной лестнице — и слава богу. Когда мы только познакомились, мне это даже нравилось. Она была вся в искусстве, в танцах, а я в этом ничего не смыслил. В общем, одно уравновешивало другое. Вот, думал я, женщина, которая возьмет на себя дом, окружит любовью детей, а я спокойно займусь работой. Но потом я встретил вашу сестру и понял, что мне нужно кое-что еще.

— А как вы с ней познакомились?

Когда-то, давным-давно, я пыталась вытянуть ответ из самой Лилы. Я-то всегда все ей рассказывала о парнях, с которыми встречалась. Ее развлекали мои похождения, и не раз она уверяла, что благодаря мне у нее словно две жизни. Можно представить, как я разобиделась, когда и в ее жизни наконец появился кто-то, а она только отмалчивалась.

— Я был на четвертом курсе аспирантуры, — начал Мак-Коннел. — Отцовство штука хорошая, но требует жертв. Диссертация продвигалась гораздо медленнее, чем я ожидал, и какое-то время я с соавтором пытался накропать одну никчемную статейку.

В ночной тиши гулко рокотал его голос, неторопливый, успокаивающий голос. Я представила Лилу вместе с ним в кабинке «У Сэма». Последняя ночь ее жизни. Это его голос она слышала перед смертью или был еще кто-то, о ком я запрещала себе думать, — таксист, прохожий на улице?

В память врезалось одно число из книги Торпа — 23 370. Столько людей было убито в Соединенных Штатах за 1989 год, год смерти Лилы. «Только 13 процентов жертв не знали своих душегубов, — писал Торп. — Убийство редко бывает случайным». Помню, я еще тогда подумала, что слово подобрано неверно. 13 процентов — это не редко. 13 процентов из 23 370 — это очень много. Всю главку процитировать я не смогла бы, но одно запомнила дословно: Торп упрекал Лилу в том, что она «прискорбно плохо разбиралась в людях». Манера Торпа манипулировать словами взбесила меня: можно подумать, Лила сама была виновата в собственной гибели, как будто истинно невинны только жертвы «случайного» насилия!

— А потом появилась Лила, — говорил Мак-Коннел. — Помню, как она пожаловала в редакцию «Стэнфордского математического журнала»: оранжевое платье, фиолетовые кеды, а прическа — будто только что вылезла из постели.

— Я помню это платье, — откликнулась я, с удивлением обнаружив, что способна принимать участие в его рассказе и к его воспоминаниям могу добавить свои. — Она его сама сшила. Она все себе сама шила. И не пользовалась готовыми выкройками. Просто снимала мерки, набрасывала эскиз на линованной бумаге, а потом по ходу дела производила расчет.