Черный риелтор, или Квадратные метры жулья - Михаил Болле Страница 13

— Я же говорила, что она в отказ поперла.

— Да, я передумала уезжать из Москвы. И вообще продавать эту квартиру я не буду. Я не могу, — твердила женщина.

— Не будет она продавать квартиру! — воскликнул милиционер. — А как же деньги, которые на тебя потратили, чтобы ты все свои долги раздала и за твою конуру за три года квартплату заплатила, а? И за дом в деревне уже заплачено! Кто возвращать будет? Кто, я тебя спрашиваю?

— Я еще в опекунском совете взятку двести баксов платила, чтобы нам эту продажу разрешили! — в гневе добавила Оксана.

— Я верну. Я обязательно вам все верну. Я займу у боевых друзей мужа и верну. Если бы он только не погиб… — оправдывалась женщина.

— Каких еще друзей, сука? Да все твои друзья давно на живодерне! Значит, так! Завтра в десять утра чтобы как штык была у нотариуса! Ясно?

— Нет. Я не приду. Я не буду продавать квартиру — ради дочки.

— Чего? Ради дочки? Ах, тварь! Об дочке вспомнила! А когда пила неделями и я твою дочку от чурбанов охранял и жратвой кормил, забыла? Когда тебя родительских прав школа хотела лишить и я тебя отмазывать к директору ходил, тоже забыла? — грозно спросил участковый.

— Нет, не забыла. Я завяжу. Я не буду больше пить. Но и квартиру продавать не стану. Ради дочки не стану. И отдайте мне мой паспорт, — обратилась женщина к Оксане.

— Да твоей дочке гораздо лучше в деревне будет, чем в Москве! Вас ведь там никто не знает. Приедете и новыми людьми заживете.

— Нет. Я не поеду в деревню. И прошу вас, уходите отсюда, — вымолвила женщина. — Я отказываюсь продавать свою квартиру.

Озлобленный милиционер, явно не ожидавший такого сопротивления со стороны спившейся женщины, вплотную подошел к ней и ударил кулаком по лицу. От сильного удара она упала на пол, и он принялся бить ее ногами. Лиза бросилась к ним и своими тонкими ручками попыталась оттащить крепкого мужика от матери, крича в слезах:

— Дяденька! Дяденька, не надо! Дяденька, пожалуйста, не надо! Не бейте маму. Не надо… Не бейте…

— Так, значит, сука, ты наотрез отказываешься продавать ей квартиру? — показывая пальцем на Оксану, в ярости спросил милиционер стонавшую женщину. — Оксана, попридержи девчонку, чтоб не мешалась.

Милиционер на мгновение остановился и перевел дыхание, а несчастная женщина свернулась в комок, закрыв голову руками. Обидчик безжалостно схватил ее за волосы и потянул вверх, и женщина привстала на колени из-за невозможности высвободить свою голову из мертвой хватки милиционера.

— Ну что? Пьянь ты подзаборная… Что теперь скажешь? Вариантов у тебя нет! Или завтра идешь к нотариусу, или сегодня же твою дочку определяем в детдом, а в детдомах-то алкашным ублюдкам ой как хреново живется! Ну а тебя саму, сучка, за покушение на жизнь сотрудника при исполнении оперативного задания да еще и при свидетеле на трешник минимум отправлю! Понятно?

Беспощадный милиционер опять начал нервно пинать женщину ногами, не выпуская ее волосы из руки, и в ответ на каждый такой пинок раздавался сдавленный стон. Девочка находилась в оцепенении и лишь тупо смотрела на происходящее. Затем обидчик выпустил грязные волосы женщины, и, когда она, обессиленная, упала на пол, он произнес:

— Слышишь, Оксан, звони своему мужику, и пусть он подкатывает сюда на машине. Девчонку повезете в детский приемник-распределитель, а я пока эту блевотину оформлять буду по всем правилам. Вставай, сучка! В отделение поедем, а оттуда прямым ходом в Бутырку. Прощайся со своей дочуркой, ты ее долго теперь не увидишь.

Женщина, услышав это, с трудом встала на карачки и, шатаясь в разные стороны, сказала в пустоту:

— Не надо… Не надо этого делать… Не надо…

— Не надо? Раньше надо было думать, а теперь надо! — заорал милиционер и, повернувшись, ударил женщину в живот. Она застонала от нестерпимой боли.

— Мама, мамочка, отдай им, что они просят, иначе они нас убьют. Мамочка, мамочка любимая моя… Отдай им… — не по-детски стала упрашивать Лиза.

— Гляди: даже ребенок и тот больше тебя соображает! — закричала циничная маклерша. — Хороша мамаша. Нечего сказать. Хоть бы дочку свою пожалела, если на себя наплевать. Ей же ведь действительно в детдоме тяжко будет. Забьют ее там, а когда лет двенадцать исполнится, то изнасилуют — сто процентов.

— Отдайте мне ребенка. Я все подпишу, — с трудом произнесла мать и посмотрела на своих врагов взглядом раненой волчицы.

— Вот так-то лучше, — с облегчением сказал милиционер. — А то начала нам тут концерты представлять. Тоже мне партизанка на допросе нашлась. А ты, Оксана, по-любому вызывай сюда своего мужика, и пусть он сидит с ними до утра, чтоб не начала она выдумывать всякие глупости.

— Да я и сама здесь останусь, а то вдруг он не углядит за ними, — успокоила та своего напарника.

— Хорошо, — согласился милиционер. — Я завтра в девять утра заеду, и мы прямо отсюда рванем к нотариусу. Все нормально, кукла. Завтра получишь свою доплату и оторвешься за всю посевную. Пять лет гудеть, не просыхая, сможешь.

Стонавшая от боли, безысходности и отчаяния женщина отползла в угол комнаты и, схватившись руками за батарею, попыталась сесть. К ней подбежала Лиза и помогла матери приподняться. Они обе, обреченные и беззащитные, еще долго сидели на полу, отстранившись от происходивших вокруг них разговоров. Женщина крепко обнимала свою худенькую дочку и, не сдерживая слез, приговаривала:

— Прости меня. Прости свою мать никудышную. Прости, если можешь…

— Я тебя люблю, мама, — тоненьким голоском неизменно отвечала ей дочь.