Французский сезон Катеньки Арсаньевой - Александр Арсаньев Страница 13

От его былой растерянности и даже испуга не осталось ни следа. Я уже говорила, что этим качеством Петр напоминал мне ящерицу – не пройдет и минуты, как она потеряет хвост, как уже снова греется на солнышке с довольным видом.

Нельзя сказать, чтобы в тот вечер он выглядел особенно довольным, но порой в его глазах мелькали звездочки азарта, и он энергично потирал руки. А это согласитесь мало напоминало растерянного или испуганного человека.

– Если вы не нальете мне сию же секунду бокальчик вашего замечательного коньяку, то отныне буду считать вас самой большой в Саратове скрягой, – такой тирадой он оповестил весь дом о своем прибытии.

Это было многообещающее начало. И я тут же послала Алену выполнять его прихоть, предполагая, что пока не исполню ее, не дождусь от него ни одного серьезного слова. Но вопреки обыкновению, он, не дождавшись угощения, приступил к делу.

– Ну, и денек… – с видом хорошо поработавшего усталого человека протянул он и улыбнулся.

– У вас такой вид, – в ответ улыбнулась я, – что вы разыскали Костиных убийц и только что сопроводили их в Петропавловскую крепость.

– Пока не могу этим похвастать, но кое-что мне действительно удалось узнать, – ответил он, но заметив подносик с любимым напитком в руках появившейся в гостиной Алены, умолк на добрых две минуты. Зато потом говорил уже не умолкая.

– Итак, уважаемая, Екатерина Алексеевна. Чудные дела продолжают происходить в нашем тихом и спокойном городе на радость обывателям, от скуки размышляющих о смысле жизни и совершающих гениальные открытия.

– Что-то я об этом не слышала, – усомнилась я в его характеристике родного города. Или за лето здесь произошли революционные изменения, или я безнадежно отстала от жизни.

– В определенной степени – и то, и другое. Во всяком случае, я всегда утверждал, что именно скука – двигатель прогресса. И без нее человечество было бы обречено на жизнь в теплой уютной пещере в окружении храпящих соплеменников. И я бы убедил вас, дорогая, в этом окончательно и бесповоротно, если бы у меня было на это хотя бы полчаса досуга. Но мы и так потеряли много времени впустую. Пока мы с вами выплескивали на жилетки друг другу свои утонченно-изысканные движения души, мои знакомые без устали, я бы сказал, как гончие псы Дианы, рыскали по городу, с одной единственной целью – порадовать меня какой-нибудь, как говорят в Европе, сенсацией. И кое-что действительно вынюхали и принесли к моим ногам.

– Боюсь, что вашим осведомителям не слишком бы польстила подобная характеристика.

– Вот как? Не думаю. Быть гончим псом богини, – он недвусмысленно кивнул в мою сторону, – честь для мудрого человека и истинно верующего человека.

– Надеюсь, вы не причисляете себя к богам…

– Пока нет, а после смерти… Честно говоря у меня не было времени подумать на эту тему. Потому что события последних часов перевесили чашу моего любопытства в сторону злободневности. И на вечность, извините за каламбур, времени совершенно не осталось.

– Так что же произошло за эти последние часы?

– Как? – воздел он руки к потолку, – я еще не сказал вам самого главного? О, пусторечивый и легкомысленный воин, хвастовством перещеголявший героев Плавта. Гнев богини воспой…

Петр Анатольевич остановился столь неожиданно, словно на полном ходу врезался в дубовое ограждение. И после крохотной паузы продолжил максимально серьезно и без тени иронии:

– За несколько часов произошло столько, что рассказ об этом занял бы у меня сутки. Начну с главного: в доме Лобанова сгорело не только тело хозяина, но и его верного слуги. Помнится, вы упоминали о нем вчера вечером.

– Даже не верится, что это было только вчера. Как это произошло?

– Время бежит… Так вот. Он вернулся, насколько мне стало известно, вскоре после дождя, то есть буквально через час после вашего туда визита. И когда наш героический борец с городскими беспорядками, в миру Димитрий, понял, что его начальство про него забыло, то распрощался с ним, а также с покойным, поскольку не понимал, почему должен охранять мертвого человека, справедливо полагая, что охранять нужно живых, а еще лучше – свое супружеское ложе, поскольку не далее, чем полгода назад вышел из под венца, но уже боится получить ему на смену менее эффектный головной убор, который из суеверия принято называть рогами, чтобы не называть более точным именем.

– А Всеволод Иванович так и не вернулся?

– Нет. Ни он, внезапно занемогший, ни доктор к месту преступления в этот вечер так и не вернулись.

– Что за недуг?

– Самый что ни на есть банальный. Как говорили у нас в гимназии, брюхо свело. А может отравился несвежей водкой. За обедом они с доктором наверняка приняли…

– Не знала за ним такого греха. Да и Карл Иванович, насколько мне известно…

– Ну грех это, положим, небольшой… – поправил меня Петр Анатольевич и по этому случаю подлил себе в рюмку. – А Карл Иванович тут совершенно ни при чем.

– Как ни при чем? Разве не он осматривал тело?

– Он не смог бы этого сделать при всем желании.

– Почему?

– Его нет в городе. Поэтому с Всеволодом Ивановичем поехал временно замещавший его эскулап по имени… дай Бог памяти… Борис Кузьмич Шамаев. А он в отличие от Карла Ивановича без штофика за стол не садится. Да и Всеволод Иванович, став главным, себе иной раз позволяет. Да и грех было бы не помянуть покойного, проведя в его компании весь день… Так или иначе, Всеволоду Ивановичу стало плохо, Борис Кузьмич повез его домой, а Верный страж Димитрий оставил тело Лобанова на его верного слугу, не пожелавшего расстаться со своим хозяином и после смерти.