Господин Дик, или Десятая книга - Жан-Пьер Оль Страница 13

С первого взгляда я понял, что попал туда, куда нужно: мне было там намного приятнее, чем в больших библиотеках в центре города или у букинистов высокого полета; я ощутил ту атмосферу спокойствия, корректности, сосредоточенности, которая была мне нужна. Не хватало только какого-нибудь чичероне, способного помочь мне разобраться в этом хаосе, но сразу обнаружить его мне не удалось. Я трижды обошел весь магазин, я даже постучал в дверь задней комнаты, — безрезультатно. Я дважды прокашливался, прежде чем решился позвать на помощь, сначала робко, потом громче. Только после этого мне ответил чей-то голос, говоривший с сильным акцентом; казалось, голос исходил из стопки книг, сложенных на конторке:

— Come down, [6]мой юный друг, come down, я не глухой…

Присмотревшись внимательнее, я обнаружил в просвете между разрозненным собранием Шекспира и огромным лохматым учебником греческой литературы совершенно неподвижную голову; лицо улыбалось мне. Единственная морщина, пересекавшая лоб, была удивительно похожа на сшивную нитку корешка книжного переплета; желтоватая кожа отсвечивала, как старый пергамент. Во всем этом почти минеральном комплексе человеческий вид имели только лукавая улыбка и длинные рыжие патлы.

— И начнем, — продолжал голос, — сразу с главного: вы Приносящий или Уносящий? — Произнеся это, человек бросил подозрительный взгляд на ранец у меня за спиной, в котором я собирался унести мои приобретения. — Это, молодой человек, чрезвычайно важно, ибо в значительной мере определит характер наших будущих отношений: если вы Уносящий, вы входите с пустыми руками и полным кошельком, а когда вы уходите, у вас все наоборот… и вы принадлежите к благословенному племени — к племени Клиентов… И заметьте себе, это не вопрос денег, но вопрос места… жизненного пространства… Вы и представить не можете, сколько томов ожидают своей очереди за этой дверью, в этом чистилище… ожидают, когда освободится какое-то место! Но если вы Приносящий!.. Боже мой…

Я стоял напротив господина Крука, неловко переминаясь с ноги на ногу. По мере того как он пробуждался от своей сиесты, в лице его появлялись живые краски. Говоря о красках, я прежде всего имею в виду красную, ту красноту, которая медленно проступала на его скулах и разбегалась прожилками мелких сосудов в его глазах, похожих на глаза ящерицы.

— Приносящие!.. эти безжалостные смеющиеся чудовища… некоторые из моих собратьев называют их поставщиками, но я этого слова не употребляю, оно слишком благородно… слишком благородно для этих издателей, которые каждый месяц вываливают из своих тачек эти кипы перед моими дверями, — они просто испражняются!.. А эти буржуа, которым вдруг приходит в голову вычищать свои чердаки, и они не находят ничего лучшего, чем вычищать их на мою голову! Посмотрите, посмотрите вокруг… Или я еще не сыт этим по горло? Но это их не останавливает, нет, они продолжают… Мусорщики! Мусорщики духа! И знаете, что во всем этом самое скандальное? За такие «харчи» или за такие позорные нечистоты — это зависит от того, с какой точки зрения на это посмотреть, — они еще требуют вознаграждения! Им надо платить, этим бездельникам! А вершина всего то, что я, Крук, не могу удержаться и покупаю! Я покупаю и покупаю, это сильнее меня! Почему? Потому что у меня любвеобильное сердце, я слишком чувствителен… Я не могу видеть книгу, выброшенную на панель!

Говоря, он постепенно распрямлял свой огромный костяк и вскоре уже стоял на ногах. Как я мог его не заметить? В нем было почти два метра росту; такого громилу легче представить себе на поле для регби или в каком-нибудь шотландском лесу, чем под низким потолком лавки, забитой книжными полками. Одет он был более чем скромно, но на левой руке его было довольно броское кольцо с крупным бриллиантом. Я не решался поднять глаза: его рыжие патлы почти касались паутины, свисавшей с люстры фестонами.

— Приносящие, очевидно, это знают и пользуются этим без всякого зазрения… Эта молва дошла до Байонны, до Тулузы… даже до Парижа: «Слышали, есть один тип на улице Ранпар в Бордо, который покупает все! — Вы шутите! — Нет-нет, уверяю вас! Он берет все! — Да полноте! Не возьмет же он „Ученика“ Поля Бурже, девятое издание, без корешка, в рваной обложке, проеденную в нескольких местах и с отсутствующим титульным листом? — Возьмет-возьмет! Даже такую! Я вам говорю — всё! Его только надо немножко разжалобить…» А разжалобить они умеют… там вздох, тут взгляд сквозь слезы… «Бедная, бедная книжечка… Неужели вы не дадите ей ни одного шанса?… Только вы, господин Крук, только вы это можете! Вы любому барану продадите Эзру Паунда!» Я уклоняюсь, я изобретаю всевозможные уловки… Едва у меня набирается пять сотен франков, я кладу их в банк на той стороне улицы, а этим показываю пустую кассу… Пять раз в неделю я забываю дома мою чековую книжку… я беру ее с собой только в среду, а потом — в четверг на следующей неделе и так далее… иначе они бы взяли и спасибо не сказали, свиньи!

Закончив свою тираду, Крук наконец соблаговолил рассмотреть меня с более близкого расстояния. Он отметил мой юный возраст, потрогал мой пустой ранец и улыбнулся:

— Расслабьтесь, мой мальчик, расслабьтесь! Я уверен, что мы станем замечательными друзьями!

Меня смущал даже не рост господина Крука, меня смущала его улыбка, хотя она ничуть не напоминала тот мимический рефлекс, сопровождаемый похлопыванием по щечке, которым взрослые награждают детей, когда хотят выглядеть добрыми. Нет, это была улыбка мужчины, разговаривающего с другим мужчиной, и она подразумевала, что этот другой вполне способен понять иронию его жалоб и в целом довольно комический характер его существования. В этом было что-то пьянящее и в то же время смущающее.

— Так что вы ищете?

— Диккенса! — выговорил я, не поднимая глаз.

Крук расхохотался:

— Диккенса! Какая жалость, он только что ушел. Каждую субботу он уходит пропустить стаканчик… но он оставил в уголке кое-какие мелочи, которые, может быть, вас заинтересуют.

Подняв облако пыли, он извлек откуда-то два тома: «Оливера Твиста» из «Зеленой библиотеки» и очень старое иллюстрированное издание «Копперфилда» — на обложке маленький мальчик пытался защититься от ударов человека с физиономией преступника, а молодая женщина, закутанная в шаль, тщетно пыталась вступиться.

Я покачал головой:

— Эта картинка дурацкая… — Сделав над собой чудовищное усилие, я взглянул Круку в глаза и быстро прибавил: — Я прекрасно знаю, что Диккенс не заходил к вам сегодня.

Крук с задумчивым видом почесал подбородок своим перстнем:

— Я знал, что вы это знаете, мой мальчик… Мне даже кажется, что вы вообще многое знаете… Что вы скажете вот… об этом?

Это была красивая книга. Очень красивая книга 1885 года издания. Превосходная мелованная бумага, роскошная печать, безупречное состояние. На титульном листе — дарственная: «Моему старому другу Максиму Леверу. Да не вскружит ему голову его процесс… Анатоль Франс».

«Bleak House». «Холодный дом». Это название фигурировало во всех библиографиях, но саму книгу мне нигде не удавалось откопать — ни на чердаке деда, ни в церковной и ни в какой другой библиотеке, так что я даже решил, что такого романа нет, а есть одно только необыкновенно красивое заглавие, придуманное для завлечения покупателей. И вот, держа ее в руках, я испытывал недоверие охотника, столкнувшегося нос к носу с каким-нибудь грифоном или единорогом.