Король без завтрашнего дня - Кристоф Доннер Страница 13

Я не знаю, какие у тебя отношения с отцом; мои были отвратительными и в конце концов прекратились. Помнишь Нильса Арестрапа? Вот он как раз напомнил мне отца, такого, каким он виделся мне в детстве и каким был мне омерзителен — из-за своей чрезмерной требовательности, жестокости, занудства. Он был настоящим гением муштры, стремящимся подчинить всех окружающих. Но когда я снова увидел его, несколько лет спустя, он оказался маленьким, толстым, далеко не умным, далеко не богатым… Нет более жалкого зрелища, чем террорист на пенсии. Ему перевалило за пятьдесят, он больше ворчал, чем протестовал, к тому же обрюзг, расплылся, и холестерин у него явно зашкаливал… О нем прошлом напоминал лишь крепкий запах сигарет «Житан» и злость, глубокая, нутряная, словно въевшаяся в его образ мыслей, как никотин — во все поры его тела… Ты сейчас поймешь, зачем я тебе все это рассказываю. Во время разговора речь зашла о моей последней книге, и я очень быстро почувствовал, что в отце нарастает желание меня убить — не из-за содержания книги, а из-за самого ее существования. Он едва мог смириться с тем, что я моложе, стройнее, красивее его — но чего он вовсе уж не мог проглотить, так это того, что я писатель. Я не помню, сколько у меня на тот момент вышло книг, но статей было уже много, в разных изданиях, и фотографии иногда мелькали то тут, то там; иными словами, я воплощал собой тот идеал, которого он всю жизнь тщетно пытался достичь, — знаменитость из Сен-Жермен-де-Пре. Он стольким пожертвовал ради этого, даже купил квартиру на рю де Бюси — это он-то, коммунист, пролетарий! — и ничего не получил взамен, издатели продолжали возвращать его рукописи. «У вас нет ни малейшего проблеска таланта», — говорили они ему. Вся его литературная карьера ограничилась изданным лет двадцать назад в карманном формате практическим пособием по информатике. С тех пор пособие много раз переиздавалось в исправленном и дополненном виде, так что его можно считать своего рода бестселлером.

— Кажется, ты все-таки любишь своего папашу.

— Единственная сохранившаяся до нынешних времен проблема, связанная с ним, это письмо, которое я получил от него по прошествии нескольких дней после той встречи. Это письмо я сохранил, в отличие от всех остальных, которые приходили позже; те я сразу выбрасывал в корзину, полагая, что будет много чести для автора, если я буду их читать, но то письмо до сих пор у меня. Оно содержит в себе угрожающую фразу: «Даже не думай общаться с Мартеном, это чистой воды сталинист». Я сохранил его, чтобы при случае показать младшему брату.

— Твоего младшего брата зовут Мартен?

— Да. И каждый раз, когда я знакомлюсь с каким-нибудь Мартеном, мне это кажется странным. Такое ощущение, что я имею много чего ему рассказать.

— Когда мы впервые встретились на съемках твоего фильма, мне показалось, что ты сразу остановил на мне внимание.

— В общем, так и было. Идем дальше. Жаку-Рене Эберу было девять лет, когда его отец умер. Это была катастрофа. Прежде всего потому, что он обожал отца, а теперь оказался один среди женщин — матери и двух сестер. Но еще и потому, что старый Эбер не оставил семье фактически ни гроша. Он потратил состояние собственного отца на свою политическую деятельность, предпочтя добрую репутацию прибылям, а моральный авторитет — власти денег. Это, конечно, было похвально, но вдова с детьми остались ни с чем. Всеобщее уважение, которым она пользовалась и после смерти мужа, не приносило никаких доходов. Ей пришлось продать ювелирную мастерскую и оба магазина. Она также сдала в аренду сад и поселилась во втором этаже дома, который я тебе показывал сегодня утром, — через три улицы от того, где я жил, когда приезжал сюда на каникулы.

Отныне все свои надежды вдова Эбер возлагала на сына, которому предстояло в будущем поступать в университет. Это был единственный шанс когда-нибудь вернуть себе все утраченное. Крушение было слишком тяжелым испытанием для этой женщины, вышедшей из мелкого провинциального дворянства и привыкшей к почестям и безбедной жизни.

Но она не знала, что делать с образованием после кончины мужа. Иезуитов больше не было, их колледж перешел к каким-то безвестным выскочкам. Если бы старик Эбер прожил еще три-четыре года, они отправили бы сына в Голландию или Швейцарию, куда в большинстве своем и перебрались иезуиты. Кстати, они очень быстро пришли в себя, организовались заново и, одержимые ненавистью к Бурбонам, начали строить планы мщения. Они издавали сборники памфлетов, где высмеивали королевскую семью и министров. Забавно, что если бы старый Эбер отправил сына учиться в Голландию или Швейцарию и того воспитали бы озлобленные иезуиты, клеветники наихудшего сорта, то его карьера памфлетиста почти не отличалась бы от той, какой она в конце концов стала: так или иначе, он стал бы редактором «Папаши Дюшена».

Итак, в одиннадцать лет Жак-Рене отправился в алансонский колледж. Его приняли там без особого почтения, как любого другого, чем он был немало оскорблен. Но новые преподаватели не знали имени его отца — они были не местные, да и вообще говоря, они мало что знали. Для них не существовало авторитетов помимо авторитета учебной программы. Они представляли собой тип «учителей-новаторов» — такие были всегда и всегда будут. Реформаторы с большими амбициями и большим самомнением. Они были адептами свободы и новизны и питали отвращение к дисциплине. Даже соблюдение гигиены казалось им устаревшим предрассудком. Так что в смысле «современности» алансонский колледж побивал все рекорды — он превратился в средоточие самодовольных невежественных подростков, которые читали только Дидро и Руссо — новых апостолов. Не нужно слишком глубоко копать, чтобы обнаружить корни морали Эбера: они уходят в сиротское детство, когда он оказался меж двух огней — между семейным крахом и небрежением наставников.

— Почему ты не ешь?

— Все уже остыло.

— Еще бы не остыть.

Тарелка Мартена была пустой и абсолютно чистой — ему очень понравился сливочный соус с шампиньонами, смешанный с кальвадосом, в то время как эскалоп Анри так и оставался нетронутым. Сейчас он напоминал одну из тех фотографий, что помещают в меню китайских ресторанов.

Анри и Мартен прикончили бутылку вина, не заметив этого.

— Я закажу десерт, — сказал Анри. — Что еще интересно, но об этом мы поговорим в другой раз, Жак-Рене Эбер был почти ровесником Людовика XVI, и они оба осиротели почти одновременно, с разницей в два месяца. Кроме того, что эти две смерти отчасти между собой связаны, они еще и последовали одна за другой. Это очень важно — тот факт, что Людовик XVI стал сиротой в восемь лет.

— Но подожди, ведь Людовик XV…

— Людовик XV не отец, а дед Людовика XVI. На этот счет все постоянно ошибаются, даже Виктор Гюго.

Анри был весьма горд тем, что сумел найти ошибку у Виктора Гюго, в «Отверженных».

— Расскажи немного о себе, — попросил он Мартена. — Как ты жил все эти годы?

После нескольких режиссерских попыток Мартен стал актером, специализирующимся в автобиографическом кино.

— Если какой-нибудь тип хочет снять фильм, имея целью насолить своей бывшей любовнице, он зовет меня, чтобы я сыграл его самого. Я месье Трансфер французского кино. Кстати, и ты тоже, как я понимаю, позвал меня на роль Эбера потому, что он — это немного ты сам?