Импровизация на тему убийства - Яна Розова Страница 13

Раздумывая над предложением Сухарева, я не могла обойти вниманием и ту главную в этом сюжете персоналию, которая должна на некоторое время стать моим основным объектом заботы: Митька Сухарев, мой потенциальный пасынок.

В семье Сухаревых несколько лет назад произошла шокирующая история, о которой я узнала от учительницы младших классов, растившей и лелеявшей Митькин класс до меня.

– У нас есть один… такой случай, – сказала Светлана Федоровна особым учительским тоном, выражавшим крайнюю озабоченность. – Димочка Сухарев – сложный мальчик. Он просто неуправляем, но наказывать его очень сложно. Когда Димочке было шесть лет, в семье случилась жуткая трагедия, и в итоге его мать погибла.

– Авария? – спросила я.

Светлана Федоровна сделала страшные глаза:

– Нет, я же говорю: что-то жуткое случилось. Жена Николая Александровича погибла в пожаре, а ее мать стала инвалидом!

– Господи…

– Да! – Учительница младших классов как-то кровожадно шмыгнула носом.

– А с бабушкой что? Ее ранили?

– Нет, шок, инсульт, наверное, после того, как узнала о смерти дочери…

Понятно, что после таких вводных данных я стала выделять Митьку из общей массы. Собственно, мальчишка и сам достаточно выделялся. Медного цвета короткие кудряшки просто горели на фоне светлых, темных и русых голов его одноклассников, поэтому любое Митькино шкодство было как на ладони.

Не то чтобы Митька был совсем уж неуправляемым балбесом, но ни учиться, ни слушаться не хотел. То кошку в класс принесет и посередине урока выпустит, то на линейке Элю Горскую (именно ее, потому что хорошенькая Эля удивительно звонко визжала) ущипнет, то начинает корчить рожи отвечающему у доски приятелю, тот смеется, а учитель – злится, само собой…

Я была обычным педагогом. В четвертом классе просто пыталась его сломать, как мы всегда поступаем в таких случаях. Но действие рождает противодействие, и Митька в ответ на замечания и выволочки только зверел и бычился. А в пятом, после ста столетних войн, в первый раз увидела, как он плачет. Мне вдруг стало ужасно жалко мальчишку: мамы у Митьки нет, отец страшно строгий, бабушка нездорова. Я поняла, что он был очень одинок.

Дело случилось в самом начале сентября, в пустом школьном коридоре, где все еще стоял слабый запах краски после летнего ремонта. Через пять минут заканчивался пятый урок, я шла к своему кабинету из столовой, рассеянно мечтая, чтобы все это скорее кончилось.

Митька стоял у кабинета математики, привалившись спиной к стене. Крупные слезы лились из широко раскрытых глаз. Я с удивлением наблюдала, как они стекали по пухлым щекам и тоскливо капали на синюю майку – в жизни не представляла, что могу хоть когда-нибудь, хоть при каких-нибудь обстоятельствах увидеть Митькины слезы.

Заметив краем глаза приближение классного руководителя и идентифицировав в этом явную угрозу, он отпрянул от стены, видимо пожалев, что заранее не смылся из коридора.

Я спокойно дошла до объекта и остановилась рядом. Митька прятал свои золотисто-карие глаза, но слез не вытирал.

– Как здоровье? – поинтересовалась я, делая вид, что ничего необычного не происходит.

– Ольга Павловна с урока выгнала…

– Да что ты?! – В моем голосе была маленькая, но ощутимая капля скепсиса. – И опять ни за что?

– Я записку Генке кинул…

Митькин опыт подсказывал ему, что я ни за что не поверю, будто с урока его выперли за такой невинный поступок. Он не ошибался, я молча ждала продолжения.

– Она отобрала записку…

Я продолжала молчать. Он безнадежно всхлипнул, вытер рукавом слезы и раскололся:

– А там я Ольгу Павловну нарисовал.

– Портрет не понравился. Понимаю… – Я чувствовала, что он недоговаривает. – Пойдем-ка в мой класс, а после урока вернемся к Ольге Павловне, и я посмотрю на твои художества.

Не сомневаясь, что Митька последует за мной, я двинулась по коридору. Через пару секунд за спиной послышались его шаги.

– Не надо на художества…

Я остановилась и резко обернулась:

– Почему?

Митька чуть не налетел на меня, но успел затормозить и, наверное, от неожиданности ляпнул:

– Она там голая!

В одну секунду в моем мозгу возникла картина: пятидесятилетняя толстенькая, уютная Ольга Павловна в позе рубенсовской Данаи возлежит на розовом постельном белье и призывно улыбается. Не удержавшись, я фыркнула, развернулась на каблуках и быстрыми шагами направилась к своему кабинету. Как Митька отреагировал на мой смешок, я так и не узнала.

Уже в моем кабинете истории, где со стен на нас строго смотрели цари и президенты, я все-таки поинтересовалась:

– А чего плакал?

Митька смутился:

– Она сказала, чтобы родители пришли. Если папа это увидит, он меня убьет.

– В смысле новый телефон не купит?

– Он мне вчера сказал, что убьет. Если в школе что случится.

– И тут случилось! – ехидно поддержала я, пытаясь поганой метлой изгнать Ольгу Павловну в жанре ню из своего воображения. И добавила вполне серьезно: – Тебе папа сказал вполне ясно, что не потерпит проблем в школе, а ты такие вещи откалываешь!

После урока Ольга Павловна встретила меня злая, как Бастинда. Первым делом она сунула мне в нос Митькино творение, конечно совершенно непотребное. Правду сказать, на рисунке прелести Ольги Павловны скрывали огромные трусы и гигантский лифчик. Я вздохнула с некоторым облегчением.

– Так вы хотите, чтобы Николай Александрович пришел?

– Почему я должна это терпеть? Я – заслуженный учитель, меня все уважают, а тут…

– Ольга Павловна, я думаю, что Николаю Александровичу не стоит на это смотреть.

– Но я не буду показывать! Я расскажу!

– Ольга Павловна, да он потом всем дружкам за пивом расскажет, как его наследник училку голую нарисовал. Вы же знаете мужчин. Вы станете… ну… это будет еще более неприятно.

– Надо же наказать!

Мое лицо выражало крайнюю степень вовлеченности в ситуацию.