Кружевное убийство - Людмила Мартова Страница 13

– То есть ты уходишь от меня, потому что я тебе не изменяю? – на всякий случай еще раз уточнил Зимин, чувствуя себя полным идиотом. – А если бы изменял, ты бы сейчас не уходила, да?

– Если бы я хоть раз заподозрила, что ты мне неверен, это заставило бы меня за тебя бороться, – устало сказала Маша. Она в последнее время всегда уставала в его присутствии. Он и раньше это замечал, просто не формулировал для себя так четко и безвозвратно. – Но ведь тебе все равно, что на мне надето, в какой цвет выкрашены мои волосы, делаю я эпиляцию или нет. С тобой я не чувствую себя женщиной, Зимин. Так, ходящей функцией, которой утром говорят «доброе утро», съедают поставленную под нос тарелку еды и вечером, возвращаясь со службы, дежурно благодарят за ужин, а потом ложатся в постель. Ты по утрам делаешь зарядку, а по вечерам занимаешься любовью. И все это для тебя такая же рутина, как чистка зубов. Нет в тебе полета, Зимин! А мне надоело жить без полета. Ты понимаешь, я попробовала полетать, и мне понравилось.

– Очень много слов, Маша, – поморщился он. От постоянных попыток связать слова в связный текст у него начала муторно болеть голова. – Если я правильно понял, дело не в том, что я тебе никогда не изменял, а как раз в том, что ты мне изменила?

– Боже, какая пошлость! Какая невыразимая пошлость, что ты все пытаешься свести к казенным формулировкам, которые ты заносишь в протокол, когда допрашиваешь свидетеля! Но я не свидетель, Зимин. Точнее, мне надоело им быть.

– А кто же ты, жертва?

– Ты еще скажи, что я – преступница. – Жена вздохнула. – Давай закончим этот разговор. Мы с тобой были женаты пятнадцать лет. У нас растет дочь, в жизни которой, разумеется, должны остаться оба родителя. Но с меня вполне достаточно. Я подаю на развод, ухожу от тебя и вообще уезжаю.

– Куда? – не понял он.

– Если тебе это действительно интересно, то в Германию.

– Почему именно туда?

Жена смотрела с подозрением, как будто думала, что он издевается.

– Мой друг живет в Германии. Он – бизнесмен, регулярно приезжает в командировки – у немцев с нами крупное совместное производство оптических приборов. Ты хотя бы это знаешь?

О крупном заводе, после приватизации и долгих мытарств вошедшем в состав одного из немецких концернов, Зимин, разумеется, знал, просто не думал, что этот факт может иметь отношение к его жизни. Оказывается, мог! Туман, поселившийся в голове, понемногу рассеивался.

– Погоди, то есть ты сопровождала немецких бизнесменов, познакомилась с одним из них, он показал тебе, что значит летать, и теперь ты переезжаешь к нему?

– Браво, ты не зря считаешься хорошим следователем, – с издевкой проговорила жена. Или ему казалось, что, обращаясь к нему, она всегда говорит с издевкой? – Да, я познакомилась с Паулем, когда занималась оформлением кое-каких документов, а заодно переводила. Он заставил меня потерять голову. Я сама не знаю, как согласилась поехать к нему в гостиницу, и…

– Бога ради, огради меня от подробностей, – уныло попросил Зимин. – Я уже понял, что ты полетела. И как долго ты уже летаешь?

– Восемь месяцев. Мы встречались здесь, потом он вернулся домой, но несколько раз прилетал в Москву, а я ездила туда. Сейчас Пауль опять здесь, он сделал мне предложение, поэтому я подала на развод, Зимин. И думаю, через два месяца мы улетаем в Берлин.

– Мы? Ты и этот твой Пауль?

– Мы, это я и Ксюшка.

Ксюшкой звали их четырнадцатилетнюю дочь, и открытие, что жена, оказывается, решила все и за нее тоже, отозвалось болезненной пульсацией внутри черепной коробки.

Конечно, он пытался спорить и возражать, но по словам жены выходило, что ребенку лучше жить с родной матерью и довольно обеспеченным отчимом в Европе, где она сможет получить хорошее образование, чем оставаться с отцом-следователем в глухой провинции.

– Я это делаю в том числе и ради Ксюши, – горячо говорила жена, – чтобы у нее был шанс на нормальную человеческую жизнь, а не эти бесконечные разбитые тротуары, темные улицы, непрекращающийся дождь, лица со следами полной деградации и безнадега. Во всем безнадега!

– Я работаю как раз для того, чтобы безнадеги было поменьше, – возразил Зимин, но это, разумеется, ни к чему не привело.

Его жена всегда твердо знала, чего именно хочет. Когда-то его привлекло в ней именно это качество, и с годами она отточила умение добиваться своего до небывалых высот. И он отступил, сдался: согласился на развод и подписал разрешение на вывоз ребенка за границу. С тех пор прошло, кажется, месяцев десять. Да точно, десять. Маша и Ксюша улетели двадцатого декабря, чтобы успеть встретить в Германии Рождество, а Зимин остался один, и на это проклятое Рождество, и на Новый год. Он глушил тоску работой, заполняя ею образовавшуюся пустоту до отказа.

С дочерью он общался по скайпу. Он знал, что Ксюшка скучает: она любила отца, – но новая жизнь и друзья были ей интересны, и потому она не выглядела страдающей, скорее, наоборот. Ксюшка утешала отца, что прилетит в Москву на весенние каникулы и они обязательно повидаются. Но случился проклятый вирус, заперший границы, и теперь Зимин был отделен от своей девочки занавесом покруче железного. И видел, что она от этого не страдает. А он? Что он? Кому интересны страдания сорокалетнего мужика, особенно если он под два метра ростом и под сто килограммов весом? Как медведь в клетке. Страдающий медведь выглядит смешно, а позволить себе быть смешным Зимин категорически не мог. Он страдал глубоко внутри, не подавая виду, что медведь ранен.

Алкоголь облегчения не приносил, от случайных женщин, которых с тех пор, как он развелся, вокруг неожиданно стало много, он уставал: все они сразу начинали предъявлять права, если не на квартиру, то на него самого, его внимание и свободное время. Времени после работы практически не оставалось, внимания они не стоили – нужны были лишь для удовлетворения нормальных потребностей здорового медвежьего организма. Те же, кого не нужно было завоевывать, потому что они были согласны на все сразу и без лишних условностей, вызывали у Зимина брезгливость. Он всегда был чистоплотен, и эти случайные связи вызывали у него острое желание отмыться под тугой струей кипятка.

– Михаил Евгеньевич, на этой улице все. Дальше куда?

Зимин вздрогнул от вопроса сопровождающего его оперативника и вынырнул из тяжелых дум, в которых почему-то то и дело возникала ладная фигурка с русой головой. Завитки на ней вызывали ассоциацию с кружевом. Сне-жа-на. Фу-ты, какое претенциозное имя! Вот уж эта дама точно из разряда тех, с кем хлопот не оберешься. Своенравная дамочка! Впервые увидела и сразу спросила, почему его жена не кормит. Жареной картошки пожалела, что ли?

– Олег, пошли на соседнюю улицу, – сердито сказал Зимин, в этот момент остро ненавидящий всех женщин без исключения. – Еще домов пять пройдем, а потом надо будет сообразить что-нибудь пожрать. Я со вчерашнего дня ничего не ел.

На соседней улице дела обстояли точно так же – никто ничего не видел, не слышал, не знал. Последний намеченный на дообеденное время дом стоял чуть на отшибе. Огород бурно зарос некошеной травой, забор покосился, участок в целом выглядел довольно непрезентабельно. Толкнув висящую на одной петле калитку, Зимин очутился внутри, с размаху угодив в кучку собачьего дерьма.