Черный чемодан - Анатолий Галкин Страница 13

– Не надо мне такие гнусности приписывать. Я мстить не стану… А Назаров твой сам виноват. Сам вляпался.

– Чем виноват? Готовил статью, зашел к старушке, а она с ножом в груди. Попытался помочь – В крови испачкался и пальчики оставил. Все!

– Нет, Савенков, не все. Сбежал с места преступления.

– Испугался…

– Струсил! Вот и пожинает… Но и это еще не все. На вот, читай…

Савенков без энтузиазма взял лист с темной ксерокопией рукописного письма на клочке бумаги с ладонь величиной. Стало понятно, что он зря кричал на Дибича – тот, очевидно, знает что-то важное, очень осложняющее судьбу Назарова.

Савенков начал читать, чертыхаясь по поводу ксерокса-развалюхи, закупленного ментами еще в эпоху застоя: «Второй раз прошу тебя: пошуруй в той квартире. Пусть поймут, что не только я там был. Выйду – отплачу. То, что ты всегда хотел, твое будет…»

Записка была странная. Без конца и без начала… Савенков сообразил, что это писано рукой Назарова. И что достали ее в Бутырке через «свои возможности» – потому, вероятно, и не полная. Не успел дописать… А первой записки у них нет. Не перехватили. Была бы – Дибич и ее бы дал…

– Вот так, Савенков. Без этой записки – твоя правда. Убийца и Горюновой, и Вавилова, скорее всего, один человек. Значит это не Назаров… А с этой писулькой другой расклад. Журналист убил Горюнову, попросил дружка создать ему алиби, тот влез в квартиру и убил Вавилова. Складно?

– Одна из версий…

– Да, Савенков. Но она убедительная. И достаточная, чтоб не выпускать Назарова. Согласен?

– Согласен… А Назаров что говорит?

– Молчит… Этот дурак Бухонин…

– Следователь?

– Да… Так он сразу ляпнул ему про записку и про второе убийство. А Назаров – криминальный журналист. Сразу все сообразил. Если он Горюнову не убивал, то второе убийство вполне мог совершить тот, кто записку получил. Значит он, Назаров – заказчик, наводчик, соучастник… Вот он и молчит.

– А адвокат?

– Тоже молчит. Молчит и улыбается. Черт его разберет: то ли он первую записку передал, то ли в глаза ее не видел… За это время из камеры Назарова трое на волю вышли… Мог и из охраны кто-нибудь…

Они замолчали, чувствуя, что дальнейший разговор бесполезен. Каждый знал, что можно спросить, но спрашивающий знал, что можно на это ответить.

Немного поговорили о семье, детях. И уже перед уходом Савенков опять зацепил дело Назарова:

– А ваш Бухонин другие версии прорабатывает? Или он только в журналиста вцепился? Я же говорил, что бабки у подъезда в то утро видели племянника Горюновой. Его-то вы нашли?

– Ищем… Объявлять в розыск – нет оснований, а дома он не появляется… Есть у меня парнишка – Корин Слава. Я лично просил его внимательно поработать. Правда, его сразу же на другое дело перебросили. Но кое-что он наковырял. Ты ему позвони. Вместе найдете этого племянника. У него еще фамилия какая-то хитрая…

– Уколов.

– Вот-вот… Мы его ищем, а он где-нибудь на дно залег. Укололся и упал на дно колодца…

* * *

В последние дни Дима Назаров часто вспоминал мудрую присказку: «Весь век учись». Он многое знал в жизни, но здесь, в камере СИЗО начал учиться заново. Того, что нужно было здесь он почти не знал…

Камера Назарова была довольно спокойной, «правильной хатой». Постояльцев с тюремным опытом здесь было меньше половины, но остальные непонятным образом тянулись к ним и быстро впитывали принятые в подобных местах правила. Они понимали, что, возможно, надолго попали в чужой монастырь и хотели жить по его законам. Правда, здесь это называлось жить по понятиям.

Назарова приятно удивило лишь одно – матерятся здесь значительно меньше, чем на редакторских летучках. Оно и понятно – народ тут очень ранимый и нервный. Случайно, для связки вставленная в разговор «мать» могла стать причиной смертельной обиды и новичок, который «без понятий», очень просто мог оказаться головой в параше.

Несложными для Назарова оказались и многие другие правила общежития. нельзя ронять хлеб или ложку, нельзя плевать на пол, нельзя, в конце концов, садиться на вмурованный в углу унитаз, когда кто-нибудь ест.

Уже вскоре Назаров увидел, как встречают в камере новичков. При этом он очень удивился, что ему удалось избежать целой серии незлых, но довольно болезненных «подлянок». Так, одного из прибывших настойчиво заставляли подраться с нацарапанным на стене злым мужиком. Отказываться было нельзя и парень остервенело лупил кулаками по шершавому бетону. Когда он в достаточной степени сбивал руки в кровь, ему под общий хохот объясняли, что всего-то надо было сказать: «А пусть тот, кто на стене, ударит первым».

Десятки подобных «шуток» составляли традиционную тюремную «прописку» и были одновременно развлечением для давно прошедших эту церемонию. Трудности переносятся намного легче, когда видишь, что в данный момент кому-то еще хуже, еще больнее.

Назарову удалось избежать не только «прописки», но и «крестин». Попавший в тюрьму без клички вполне может быть «кинут на решетку» – его заставят орать в окно и просить соседние камеры «дать кликуху». При этом наверняка можно получить что-нибудь обидное или оскорбительное.

Дмитрию повезло – он сразу открыл свою «масть», а статья за умышленное убийство была здесь почитаема. Кроме того, использовав материал из своих статей и назвав ряд непогрешимых в этой среде авторитетов, Назаров смог «умняка замакарить», то есть произвести впечатление очень нужного всем, образованного человека.

Местный камерный авторитет «Голубь» это быстро сообразил, окрестил Назарова и призвал на личную беседу: «Журналист, значит?.. Писатель?.. Ну, иди, Писака, ко мне, тянись на мою шконку, побазарить надо».

Конечно, и кличка «Писака» была не самая благозвучная, но Назаров воспринял ее спокойно. В основе ее – благородная профессия, а главное, что нужна она на неделю. В этом он был уверен. И адвокат внушал доверие, и Фокин не оставит в беде, не допустит пятна на своем любимом «Активе».

Покровительство «Голубя» было приятно и полезно, но «базар» с ним ничего почти не давал. С такими уликами он лишь советовал «идти в полную несознанку и гнать гусей». И если по первой части Дмитрий был согласен, то строить из себя дурака ему не хотелось – он был очень гордый.

Правда, планы поведения на следствии хороши, когда активно идет это самое следствие. Но за неделю Бухонин вызвал его только раз. И это была формальная встреча – для бумажки, для протокола:

– Поймите, Назаров, я готов поверить, что не вы убивали. Значит есть настоящий убийца. Заявится он к нам – хорошо! А если нет? Кто его будет искать? Какому оперу при таких на вас уликах нужны новые приключения?.. Значит доведем мы вас до суда – и им будет достаточно улик. Отпечатки, кровь на одежде, свидетели вашего бегства… Но при этом вы, Назаров, не сознаетесь. Значит вы – злостный нераскаявшийся преступник. Значит – дать вам надо максимальную меру. Сообразили?