Друзская сага - Виталий Каплан Страница 13

Наконец, будто обессилев, зверь остановился, сел и жалобно взвыл. Разгорячённая толпа окружила его, но лишь когда сомкнулась поплотнее, люди рассмотрели, где оказались.

— Остановитесь, муахиддун, — раздался встревоженный возглас, — это хижина шейха, нашего аль-Кабира!

Толпа поначалу окаменела, затем всколыхнулась, зашумела и потребовала, забыв о погоне:

— Зайди к нему, Джумбалат! Зайди, тебе говорят!

Джумбалат стоял ближе всех к хижине и, косясь на волка, подошёл к двери. Зверь, перестав выть, подался в сторону, позволив человеку войти.

Шейх казался безмятежным. Ни шум погони, ни звериный вой не смогли его потревожить. Джумбалат смотрел на шейха, не желая обеспокоить. Шли минуты, но старец не шевелился, и тогда Джумбалат позвал тихо: «Шейх… Шейх аль-Кабир…» Подождал, тронул за плечо и осторожно потряс. Шейх оставался недвижим. Найдётся ли муахиддин, способный низвергнуть несчастье! Джумбалат прикоснулся к руке. Смертельный холод стал ответом.

— Горе нам, муахиддун, — возвестил Джумбалат, выйдя к людям, — великий шейх мёртв.

Амир, насупившись, тёр пальчиками покрасневшие веки.

— Неужто мне кажется? — глянув на сына, проговорил отец, — маленький друз плачет по ушедшим?

— Мне шейха жалко…

— Нет, сынок, радоваться надо! Умерла лишь его дряхлая оболочка, но душа друза бессмертна. Когда кто-то из нас уходит, мы радуемся, ведь в этот миг снова рождается муахиддин — душа усопшего вселяется в него. И наоборот, когда рождается младенец, мы немного грустим, ведь в этот самый миг где-то умирает друз.

— Поэтому дед не любит праздновать день рождения?

— Именно так. Каждый день рождения — это и день смерти.

— Папа, стой… Как же…

— Ты будешь слушать, маленький торопыга, или нет? Сказка не закончилась.

— Может быть, шейх не умер? — мальчик в надежде даже привстал.

— Слушай… Не перебивай… Жители деревни вошли в хижину. Бережно положили усопшего на вязанку из свежесрубленных ветвей. И понесли в Шампс, чередуясь так, чтобы каждый имел возможность послужить праведнику. Тихий вой волка сопровождал скорбное шествие.

Гонец, посланный в деревню сообщить о беде, намного опередил процессию. Ночь отступила. Деревню осветили факелы. Все жители, от мала до велика, встречали аль-Кабира. Старейшины приняли тело и унесли в дом старосты. Земную оболочку омыли и облачили в чёрное. Осиротевшие односельчане с рассвета чередой потянулись проститься с великим праведником. Когда последние прошли мимо гроба, шейхи нараспев затянули молитвы. Послышался надрывный, но надёжный, как спасательный круг, напев: «Бог велик…» И, показалось, тотчас отозвалась Вселенная: «Воистину, Он велик…» Шесть достойных мужчин Шампса подняли гроб и на плечах понесли Аль-Кабира в последний путь. Приблизившись к месту захоронения, они остановилась, поражённые диковинным зрелищем. Над свежевырытой могилой стоял огромный седой волк. Поначалу муахиддун попытались отогнать зверя, но их остановил старейший из старцев:

— У него право проститься. Истина не смутит душу…

Маленький Амир печально вздохнул:

— Почему шейху не возродиться волком, если они так крепко дружили?

— Нет, сын… Душа друза может переселиться только в друза. Пока люди опускали гроб, волк стоял у могилы, как надгробие. Не шевелился, когда засыпали яму. Но, как только люди, оказав последние почести, стали покидать кладбище, жуткий вой заставил их зажать уши руками. Боль, горечь, страх и безысходность смешались в этом вопле. Казалось, каждое из чувств зажило отдельно, и, сосуществуя с остальными, вплеталось в потустороннюю гармонию, заставившую мужчин опуститься на колени.

Время, будто расколовшись, возродило эпизоды жизни шейха — его деяния, проповеди, голос, улыбку. Вот он, молодой и безусый, недавно возвратившийся из Ливана, где постигал тайное учение друзов, благоговейно заходит в молельный дом. Вот на почётном месте в храме степенный муахиддин со свисающими усами. И рядом, в хижине, молится Господу седобородый, сгорбившийся от старости праведник.

Ниспослания — забота Всевышнего, дарованные в засуху ливни, трепетные откровения, которые никогда не исчезнут.

Когда вой прекратился, рассеялись видения, освободив память от мистической ловушки и подарив людям умение заново стоять на ногах. Или идти. Или бежать, не беспокоясь, как увидятся чужими глазами. И уже очнувшись от наваждения, поблагодарили Бога за то, что они — муахиддун. Не христиане, иудеи, или магометане. Что им не нужно возвращаться — вновь и вновь — к внушающей страх могиле, чтобы исполнить заученный ритуал… У нас, сынок, всё проще. Человек умер, душа переселилась в новорождённого, значит, незачем тревожить на кладбище умершую плоть.

Прошло две недели. Смерть шейха, как и все сопутствующие происшествия, стала забываться. Колесо жизни покатилось напрямик, и в размеренном бытие Шампса не происходило всплесков. Но снова смерть, на сей раз молодого друза, скончавшегося от малярии, нарушила деревенский покой.

Похоронная процессия двигалась к кладбищу. Те, кому положено молиться — отмолились. Те, кому завещано плакать — оплакали. Ничто не предвещало неожиданностей. Проходя мимо могилы шейха аль-Кабира, процессия остановилась. Возле мокрого после дождя камня лежал седой труп волка…

Мансур взглянул на сына. Амир спал. Отец, стараясь не разбудить малыша, опустился на пол, встал и… столкнулся с женой.

— Что это было? — спросила Тафида.

— То есть? В каком смысле?

— Во всех без исключения. Откуда ты взял этот бред? Какой шейх? Какой волк? Где ты такое слышал?

— Сам не знаю… Будто бы вспомнилось.

— Слава Богу, Амир заснул. Зачем ребёнка пугаешь?

— Нет! Это… Это поучительная история. Жизнь праведника… Что-то, вроде, истины «мир лучше войны»…

— Ну, ну, — усмехнулась жена, — я пошла спать, а ты уж посиди с ним часик. Приснится ему твой волчара… Что делать будем?

— Ладно, родная, я побуду, — согласился он, обескураженно потирая макушку, не пытаясь понять, что произошло — сын дышал безмятежно.

Мансур, заставив себя расслабиться, не заметил, как заснул. Сидя на полу, привалившись к краю детской кроватки.

Она необъятна, в ней снятся пророчества.