Купе смертников - Себастьян Жапризо Страница 12

Он не был банковским служащим, а работал бухгалтером в одном из филиалов фирмы «Рено». Говорила жена, а он лишь время от времени в подтверждение кивал головой, бросая при этом взгляд на Грацци, как бы желая сказать: да, все это верно, абсолютно верно.

Они уже опознали Жоржетту Тома. И надеялись, что им выдадут ее тело вечером, они все уже приготовили для похорон. У Жоржетты нет других родственников в Париже. Родители обеих сестер по-прежнему живут во Флераке, в департаменте Дордонь, там у них ферма и небольшой ресторанчик у самой дороги на Периге.

Жоржетта, как бы это сказать, была в некотором роде «блудным ребенком» в семье. В восемнадцать лет она перебралась в Париж. В Периге, где она кончала школу, у нее после Освобождения голова пошла кругом от всех этих народных гуляний, всеобщего оживления, вызванного присутствием в городе солдат. Она стала учиться машинописи, но вскоре родители ее узнали, что она куда усерднее посещает кафе и пивные бары в центре города, чем занятия на курсах. Дома разыгрался настоящий скандал. Она проплакала несколько дней, хотела уехать в Париж. И в конечном счете уехала.

Ее сестра Жанна, бывшая на два года моложе нее и смотревшая сейчас на Грацци со страдальческим выражением на мертвенно-бледном лице, проводила ее на вокзал, усадила в поезд, думая, что они больше никогда не увидятся.

— И когда же вы снова увиделись?

— Спустя несколько месяцев, когда я вышла замуж. Я познакомилась с мужем за год до этого, он проводил отпуск во Флераке.

Он подтвердил ее слова кивком головы. Да, все это верно, абсолютно верно.

— И с тех пор вы живете в Париже?

— Да, неподалеку от нее, рядом с площадью Клиши. Но виделись мы не очень часто.

— Почему?

— Не знаю. У нас совсем другая жизнь. Она вышла замуж через год после меня. Она демонстрировала товары парфюмерной фабрики Жерли. И вышла замуж за начальника отдела сбыта, Жака, очень славного человека. В то время она часто бывала у нас, по воскресеньям они приходили к нам обедать, иногда на неделе мы вместе ходили в кино. А потом они разошлись. У нас тогда уже появились дети. Двое, мальчик и девочка. Она стала реже бывать у нас. Может быть, думала, что мы недовольны тем, что она так поступила, что сошлась с этим человеком, не знаю. Может, еще из-за чего-то. Она стала реже бывать у нас.

— Когда вы виделись в последний раз?

— Приблизительно месяц назад. Она пригласила нас к себе на чашку кофе. Мы провели у нее час или два в воскресенье после обеда, но у нее была назначена встреча. Как бы то ни было, она нам ни о чем больше не рассказывала.

Габер, сидевший на краешке соседнего стола, не отрывал глаз от своей головоломки. Делая по три хода в секунду, он передвигал металлические фишки с сухим, раздражающим треском.

— Это она потребовала развода? — спросил он.

Жанна Конт поколебалась немного, взглянула на Габера, потом на Грацци, потом на мужа. Она не знала, должна ли она отвечать, имеет ли право этот молодой блондин, который уж никак не походил на полицейского, задавать ей вопросы.

— Нет, развода потребовал Жак. У Жерли она встретила другого человека, коммерческого директора, и через какое-то время Жак об этом узнал. Они расстались. Она нашла себе другое место. Стала работать у «Барлена».

— Она поселилась вместе со своим любовником? Новая заминка. Ей не хотелось говорить об этом, особенно в присутствии мужа, который насупился и опустил глаза.

— Не совсем так, нет. Она сняла квартиру на улице Дюперре. Я думаю, он бывал у нее, но вместе они не жили.

— Вы его знаете?

— Видели один раз.

— Она привела его к вам?

— Нет, мы встретили их однажды, случайно. Года три назад. Он тоже ушел от Жерли. Занялся автомобилями. А через несколько месяцев появился Боб.

— Кто это, Боб?

— Робер Ватский. Он рисует, пишет музыку, еще чем-то там занимается.

Грацци взглянул на часы и сказал Габеру, что ему пора отправляться на улицу Лафонтена. Габер кивнул и вышел, волоча ноги, держа головоломку в одной руке, а кашне в другой. Как и всякий раз, когда он видел, как Габер уходит вот так, ленивой, расслабленной походкой, которую ничто не в силах изменить, Грацци повторял про себя его имя, Жан Лу, которое находил потрясающим (буквально ЛУ (Loup) означает «Волк» — Прим. пер.). И в течение нескольких секунд испытывал от этого такую же острую радость, как и тогда, когда его сын выучивал новое слово. Это было забавно.

— Представляете ли вы себе, кто бы мог это сделать? Я хочу сказать, полагаете ли вы, что у вашей сестры были враги, знаете ли вы их?

Супруги Конт одновременно растерянно покачали головой. Она сказала, что они ничего не знают, ничего не понимают.

Грацци достал из ящика стола список имевшихся у Жоржетты Тома вещей, сообщил, какая сумма у нее на счету в банке, сколько значится в платежной ведомости, сколько денег обнаружено в кошельке. Удивления эти цифры не вызвали.

— Были ли у нее другие источники доходов, кроме жалованья? Сбережения, ценные бумаги?

Они полагали, что нет.

— Это было не в ее характере, — объяснила сестра, нервно комкая платок. — Это трудно объяснить. Я до шестнадцати лет жила вместе с ней. Мы спали на одной кровати, я донашивала после нее ее платья, я хорошо ее знала.

Она снова заплакала — тихо, не сводя глаз с сидящего напротив Грацци.

— Она была очень честолюбивой. Одним словом, как бы вам сказать, была способна работать, не жалея себя, многим жертвовать, чтобы получить то, чего ей хотелось. Но деньги сами по себе ее не интересовали. Я не знаю, как вам это сказать, ее интересовали лишь вещи, которые принадлежали ей, которые она могла купить себе на свои деньги. Она очень часто говорила: «это мое», «это принадлежит мне», «мое пальто», вот так. Вы понимаете?

Грацци сказал, что не понимает.

— Вот, например, когда мы были еще детьми, ее считали жадной. Над ней подтрунивали за столом, потому что она никак не соглашалась одолжить мне денег из своей копилки. Но я не знаю, правильно ли было называть ее жадной. Она не копила деньги. Она тратила их. Но тратила только на себя. Ей была нестерпима сама мысль, что она может потратить их на кого-то другого. Подарки она делала только моему сыну, которого очень любила, что же касается моей дочери, тут все обстояло иначе, из-за этого у нас создавались глупейшие ситуации дома. Однажды мы ей об этом сказали.

— Сколько лет вашему сыну?

— Пять, а что? Грацци вытащил из бумажника детские фотографии, найденные в вещах покойной.

— Да, это он. Это Поль. Эти фотографии были сделаны три года назад.

— Если я вас правильно понял, мадам, вы хотите сказать, что у вашей сестры не было привычки откладывать деньги, но по характеру она была скорее… скажем, эгоисткой… Это так?