Дочь бутлегера - Маргарет Марон Страница 12

Резко вскочив с кресла, Гейл разгладила складки на юбке.

— Извини за то, что отняла у тебя время. Мне расплатиться с тобой или через Шерри?

— Сядь, — остановила ее я. — Ты действительно собираешься идти до самого конца?

Гейл молча кивнула.

— Даже несмотря на то, что тот, кто это сделал, скорее всего, уже давно умер где-нибудь в Нью-Йорке или Калифорнии?

— Этого человека, мама знала, — возразила Гейл.

Опустившись в кресло, она начала излагать свои теории, и я вдруг осознала, что она откровенно обсуждает смерть Дженни со взрослым впервые с тех пор, как сама стала взрослой.

— Для меня из этого никогда не делали особой тайны, — сказала Гейл. — Это приблизительно то же самое, что и усыновление. Ты знаешь, что усыновленным детям начинают говорить об этом, как только они попадают в дом к приемным родителям, чтобы впоследствии это не стало шоком?

Я кивнула.

— Так вот, я всегда знала, что нас с мамой похитили, затем маму убили, и все это произошло за три дня до того, как нас нашли, — но это было чем-то вроде сказки перед сном. Все острые края были скруглены. Я терпеть не могла то, как все суетились вокруг меня, но тогда я об этом еще не задумывалась. Я хочу сказать: это все равно что никто не задумывается, почему трава зеленая, а вода мокрая. Это так, и все тут, понимаешь? Затем на Рождество, когда мне было шестнадцать, я осталась на ночь у бабушки Пул и нашла коробку с газетными вырезками.

Положив коробку на стол, Гейл открыла крышку. Коробка оказалась набита пожелтевшими вырезками из газет, наваленными без какого-либо порядка. Я разглядела фотографии Дженни и Джеда, мельницы, даже брошенной машины Дженни.

— Бабушка вырезала все, что писали «Леджер» и «Ньюс энд обсервер» с того дня, как мы пропали, до тех пор, пока это перестало быть новостью.

Гейл робко улыбнулась, и у меня едва не разбилось сердце.

— Именно тогда это перестало быть сказкой на ночь, Дебора. Заметки вернули все острые углы, укрепили во мне уверенность, что за всем этим стоял человек, которого мама знала.

— Потому что она подвезло какого-то мужчину в плаще? — Я покачала головой. — Вовсе необязательно это был ее знакомый. В те далекие времена подвозить незнакомого человека еще не было бесконечной глупостью.

— Но если это был незнакомец, как он узнал, где оставить машину?

Это был вопрос, который в то время ставил в тупик всех. В тот майский день, когда исчезли Дженни и Гейл, погода была дождливой и туманной. Машину Дженни видели на пустынной стоянке за заброшенным отелем «Дикси». На переднем сиденье рядом с Дженни сидел кто-то в бежевом или светло-коричневом плаще, по мнению единственного свидетеля — мужчина.

Если действительно старик Говард Граймс кого-то видел.

В то время в Коттон-Гроуве было по крайней мере три темно-синих «форда»-седана, один из которых принадлежал моему брату Уиллу. Говард утверждал, что присмотрелся к машине внимательно, так как по городу поползли слухи, что жена Уилла Триш завела себе ухажера, и он хотел посмотреть, кто сидит в машине. (Ни «Леджер», ни «Ньюс энд обсервер» не упомянули имен Уилла и Триш, но все понимали, кого имел в виду старик Граймс.)

— Я ничего не слышал о том, что жена Джеда Уайтхеда крутит шашни на стороне, — цитировали газеты слова Граймса. — Однако окна слишком запотели, и я не смог разобрать, кто это был. Но ее я разглядел хорошо.

Рассказ Говарда удерживал полицию от особенно рьяных поисков в течение первых двадцати четырех часов после исчезновения. Все думали, что малышка Дженни Уайтхед просто ненадолго свернула с пути супружеской верности. И Джед не был первым супругом, а Пулы первыми родителями, кто утверждал, что она ни за что на свете не пойдет на такое.

Однако седан Дженни на следующее утро был обнаружен на стоянке за агентством недвижимости Уайтхеда. Машины не было вечером, когда старый мистер Уайтхед закрыл свой офис пораньше, услышав об исчезновении Дженни и Гейл. Места для того, чтобы поставить машину, в городе достаточно, поэтому данной стоянкой не пользуется никто кроме сотрудников трех соседних контор. Попасть на нее можно только с Широкой улицы узким переулком, скрытым из виду азалиями и высокими камелиями. Определенно, человек, не знакомый с этими местами, ни за что бы не догадался о существовании нашими стоянки темной, туманной ночью.

— Вот почему ты обратилась к психотерапевту!

— Однако у меня все равно ничего не получилось. — В голосе Гейл послышалось разочарование. — Я очень надеялась вспомнить ее.

Моя мать умерла когда мне исполнилось восемнадцать, и когда я попыталась представить себе, что никогда ее не видела, мне стало легче понять, почему все так охали и плакали по поводу сиротства Гейл. Однако следующие слова Гейл дали мне понять, что дело не только в этом.

— Дебора, в чем заключался ее роковой недостаток?

Я недоуменно посмотрела на нее. Ну хорошо, никто не сомневается в том, что у Гейл незаурядные способности. Бесплатное четырехлетнее обучение в университете человеку не предлагают только потому, что у него убили мать. Но что за этим стоит — светлая голова или эрудированность?

— Прошлой осенью я слушала факультативный курс, — продолжала Гейл. — Гамлет, Эдуард Восьмой, Ричард Никсон. Мы обсуждали их роковые недостатки, и я не могла удержаться от того, чтобы не попробовать применить всю эту теорию к своей матери. Вопрос стоял не кто ее убил, а почему. В чем заключался ее роковой недостаток? — Она подалась вперед. — Все говорят, что мама была доброй, милой, хорошей и красивой, и я — вылитая ее копия. Так вот, на самом деле идеально хороших и милых людей не бывает. Я не такая, и мама тоже не была такой.

Значит, светлая голова?

После убийства Дженни Уайтхед остался миллион вопросов, не нашедших ответов, но все они строились на предположении, что в тот промозглый майский вечер жертвой жестокого убийцы стало воплощение чистоты и невинности. Тем не менее в предшествующие месяцы безответная страсть к Джеду Уайтхеду дала мне возможность особенно отчетливо разглядеть все недостатки Дженни — их у нее было немало. Я втайне собирала ее недостатки и злорадствовала над ними, словно скупой, перебирающий свое золото. Господь свидетель, меня терзало чувство вины, когда я увидела окоченевшее тело Дженни в гробу, блестящие черные волосы, рассыпанные по розовой атласной подушке, глаза, закрытые навечно; однако раскаяние, стыд и молитвы о прощении не смогли смыть вопрос, который теперь мучил Гейл.

— Говорят, каждый человек носит в себе семена своего собственного разрушения, — сказала Гейл.

— По-моему, это высказывание — лишь отговорка с целью переложить вину в совершенном преступлении на жертву, — заявила я таким тоном, словно уже стала судьей.

— Маме было только двадцать два года! — страстно воскликнула Гейл. — Всего на четыре года больше, чем сейчас мне. А что если я на самом деле похожа на нее?