Ангел в петле - Дмитрий Агалаков Страница 12

Нет, он не пойдет в журналистику, зачем она ему? Кому и что дала журналистика в провинциальном городе? Средства на квартплату и на пропой.

Тем более, были другие перспективы…

В конце августа зайдет к нему школьный приятель — Петька Тимошин. Предложит подзаработать. Не кирпичи таскать, не статейки пописывать и не преподавать. «Фарца, — объяснит Петька. — Прокатился туда-сюда, первый раз на плацкарте, второй — в купейном, третий — в СВ. У меня вакантное место появилось. Не думай, формат надежный. Для собственного кармана. Пару вечеров в ресторане, хорошие девочки, — и за уши не оттянешь! Разочек-другой вместе скатаем, а потом сам. Мне процент. Я себе на этом деле кооперативную квартирку смастерил».

«Начальный капитал нужен, еще как нужен!» — размышлял Савинов. — Через пару-тройку лет деньги станут залогом успеха его предприятия. Свобода-то не за горами. Вся Россия — одно Гуляй-поле. Тогда, в первой жизни, его покоробило от такого предложения. Обиделся даже. Ненавидел он торгашей! Да и страшновато было, если честно. Барахлишко, левые деньги. А где и доллары — страх-то какой! Все это казалось чем-то полукриминальным, недостойным. Пугало. Жить все время точно в тени. В другом мире, не иначе. Вот наивные были люди! Даже те, что уже не в первый раз мотались по городам за своим интересом. Тряслись над десятком джинсов и нейлоновыми колготками. Не за горами время, когда политики государство свое будут распродавать, как дачные участки.

— А ведь думал — не согласишься, — довольный, уже на пороге усмехнулся Петька Тимошин. — Наудачу зашел!

Матери объяснил: работа по коммерческой части, с командировками. Все лучше, чем балбесам преподавать. Им история век не сдалась.

— Кому не сдалась, а кому сдалась, — вздохнув, ответила мать. — Молодежь-то разная, Дима.

— Лет через двадцать треть этой молодежи с бутылкой засыпать будет, — неожиданно прорвало его. — Еще одна треть — с иглы не слазить. А третьей части, последней, кто бабки будет заколачивать, история и подавно не пригодится. Они будут свою историю сочинять, — он усмехнулся, — и еще какую историю!

— С какой такой «иглы»? Что за «бабки»? — Мать сокрушенно покачала головой. — Это все тот случай тебя испортил. Несчастье то, когда ты оземь шлепнулся. С Мариной расстался. Точно все в тебе перевернулось…

Но он только усмехнулся: думайте, как хотите! Не вылепить им больше из него неудачника. В этот раз все должно сложиться так, как он задумал! За его спиной стоял Принц, и была в этом особая и незыблемая гарантия. Проскочит он в эту лазейку, пусть мышиную, никого вперед не пропустит!

— А время-то, Петька, будет интересное, — говорил Савинов своему компаньону. — Такое нарочно не придумаешь. Злое будет время…

— Куда еще злее-то? От коммунистов и так спасенья нету. Только и думают, как за задницу прихватить. Империя зла, блин!

Оба, осоловевшие от «Столичной», под перестук колес возвращались домой в СВ.

— На куриных лапках держится твоя империя, — беззаботно усмехнулся Савинов. — Это я тебе говорю по секрету, как коммерсант коммерсанту. Как коллега. Тыква это гнилая, а не империя зла. Через пятнадцать лет станем мы сырьевым рынком, страной третьего мира. Производить ничего не будем. Только торговать. Представляешь? — все торгуют! Как мы с тобой. Ха! Вся страна. Только не своим, а китайским и турецким. — Закусывая шпротами, Савинов рассмеялся. — И полное падение нравов. Вот сейчас ты продал кассету с «Греческой смоковницей», где тетку с голыми сиськами показывают, всего-то, — доблестная милиция тебя цап — и на долгие годы. А завтра на улицах порнуху будут продавать. Завтра — это уже лет через десять. Эх, обидно им будет, любителям «Смоковницы», этого гимна безгрешности, за решеткой-то, на все это глядючи.

— Ладно заливать-то, — отмахнулся Тимошин, — сказал тоже: порнуху на улицах.

— А что ты думаешь? Да это так, цветочки. Берешь, например, газету, на последней полосе — номера массажных салонов.

— Каких? — нахмурился Петька.

— Массажных, — повторил Савинов. — Бордели, Петр, бордели. Набираешь номер — тебе проституток подгоняют. Все законно. Хочешь — брюнетку доставят, хочешь — блондинку. Можно — маленькую, а можно — секс-бомбу. Желание клиента — закон.

— Чего мелешь? А закон? — Тимошин оглянулся на двери купе. — Ладно, фантаст, брось гнать. Номера в газете! О таком борделе если милиция узнает…

— Да какая к черту милиция! Она с владельцев этих борделей откат будет получать. Как зарплату. Крышевать их будет. Понял? Все легально!

Савинов говорил — водка развязала язык. Не сдержался. «Скоро все изменится, Петька, — говорил он. — На самом деле! Все перевернется с ног на голову. Белое черным станет. И наоборот. Большие люди большие куски отхватят. А то, что от страны останется, на откуп отдадут — хапугам помельче, бандюкам и прочей сволочи…»

Савинов, опрокидывая рюмку за рюмкой, говорил, а Петька хмурился. Даже пить перестал. Начал бледнеть, несмотря на выпитое. Но друг его был на подъеме, жестикулировал. Точно душа из него так и рвалась наружу.

— Куда же тебя несет-то, Дима?..

— По ветру меня несет, по ветру, Петя.

— Ты что ж, диссидент? Не пойму я…

— А хотя бы и так. Пей, дружище, пей.

Они выпили. Тимошин — неуверенно. С опаской. Он глаз не сводил с приятеля.

— Надеюсь, что ты не стукач, — сказал Петька. — А то ваш брат после исторического так в КГБ и норовит…

— Славная конторка. Только тоже гнилая насквозь окажется, как и все остальное. Никакого им дела не будет до государственной безопасности. Дело это для всех последним станет.

— И как тебя за такие мысли из комсомола-то не поперли?

— Пусть попрут, Петя. Пусть. И в партию пусть не примут. Это не беда… — Он нервно рассмеялся. — Шмотки! Тьфу! Скоро первые лица нашего государства будут фарцовать целыми эшелонами танков и баржами с медью. На экспорт. А барыши — в свой собственный карман.