Как в страшной сказке - Марина Серова Страница 12

– А что же вы делали? – решила спросить я, удивленная рассказом хозяина дома.

– О-о-о! – поднял палец вверх Шумилкин и ухмыльнулся. – Об этом я до сих пор говорить не могу. Секретность… Сорри.

Я понимающе кивнула и подлила водки в стакан бывшего разведчика. Я видела, что ему самому до смерти хочется продолжить рассказы о своем боевом прошлом и что он только ломается и тянет время, набивая себе цену. Шумилкин опрокинул еще одну рюмку и, придвинувшись ко мне, доверительно сказал, оттопырив нижнюю губу:

– Вы – умная женщина! Сразу видно. Умная. С вами можно откровенно говорить. Я… разведчик. Не говорю с первым попавшимся, а вы, я вижу, нормальный человек. Вас как зовут?

– Татьяна, – коротко ответила я.

– Чем занимаетесь? – отрывисто спросил Шумилкин, в котором неожиданно проснулись профессиональные рефлексы – если, конечно, он не врал насчет своего прошлого.

Я же внутренне отметила, что он допустил непростительную ошибку, с точки зрения разведчика, как-то: пустил меня в дом, не выяснив, зачем пришла, как зовут, и первым начал пить водку. Это означало, что он либо врал, либо после того, как его выгнали из разведки за пьянство, он полностью утратил все навыки разведчика. Во всяком случае, бдительность у него здорово притупилась.

– У меня свое дело, – уклончиво ответила я.

Шумилкин удивленно вскинул брови, но тут же принял снисходительный вид, продолжая играть свою роль.

– О, вы настоящая леди! С вами можно иметь дело. В Италии я был знаком… близко, – несколько кокетливо уточнил он, – с одной хозяйкой таверны. Ее звали Стефания. Я как-то приехал… Дверь открыта немного… была. Она стояла у окна. Я подхожу, обнимаю ее. Она говорит: «Виталий, ты, что ль?»

Я говорю: «Я!» Вот так она меня узнала! – с победным видом закончил Виталий Георгиевич, хотя я так и не поняла, к чему он рассказал этот эпизод.

– А все же, Виталий Георгиевич, насчет Тамары…

– Да! – щелкнув пальцами, тут же согласился бывший разведчик. – Сейчас насчет Тамары. Она… Безграмотная женщина. Совершенно безграмотная. Никакой культуры. Просто плебейка. Надо сказать, не только у нас такие есть. Меня как-то Роман Абрамыч вызывает… Показывает письмо… – Виталий Георгиевич сделал многозначительную паузу. – Серьезное письмо. Оно должно было в Танзанию уйти… По дипломатическим каналам. Он мне говорит – прочти, Виталь, скажи свое мнение. Ну, я прочитал… – Шумилкин выдержал паузу и категорически рубанул рукой воздух: – Там все неправильно! Я ему говорю – кто писал? Он говорит – выпускница факультета иностранных языков. Я ему говорю – никуда не годится! Давай ее сюда. Он кнопку нажимает, она приходит… Он ее давай песочить. Я говорю – тэйк ит изи, ноу проблем! Садись! Пиши! Учись! – Шумилкин при каждом отрывочном слове выбрасывал кисть правой руки вперед. – Она села… Написала, я проверил – все правильно! Я Роману Абрамычу говорю – бери! Посылай! Все будет о’кей! Вот такие безграмотные женщины после института! А вы говорите Тамара… Она институт в свое время даже не закончила! Так и осталась недоучкой!

Я, уже утомившись бессмысленным хвастовством отставного разведика-переводчика, решила наконец перейти к делу.

– Меня интересует Тамара лишь в связи с тем, чем она зарабатывала на жизнь. Она где-нибудь работала?

– Она вообще не любит работать. Вообще! Тунеядка, – развел руками Шумилкин. – И мать у нее такая же.

– Значит, не работала, – кивнула я. – И у меня есть сведения, что она в последнее время была сутенершей. Это верно?

Шумилкин вдруг вскочил со стула и как-то суетливо и нервно забегал вокруг стола.

– А я-то, я-то при чем? – спросил он, останавливаясь прямо передо мной. – Я ей сразу сказал: будешь этим заниматься – выгоню! Она не поняла. Я выгнал. Вы-гнал! – твердо повторил он, стукнув себя кулаком в грудь. – Вот так! У меня… Разговор короткий. Не нравится – иди! Живи где хочешь!

– Никто вас ни в чем не обвиняет, Виталий Георгиевич, – поспешила я успокоить разволновавшегося отставника. – Меня интересует даже не Тамара, а девушки, которых она сюда приводила. А особенно одна девушка. И вы должны ее знать.

После этих слов я достала из сумочки фотографию Гели и протянула Шумилкину. Тот взял ее, выпятив нижнюю губу, и всмотрелся в изображение. При этом рука его дрогнула.

– Так вы знаете ее? – спросила я после паузы.

– Да, – коротко ответил Шумилкин, возвращая фотографию. – И в милиции знают. Мне скрывать нечего. Человек я честный. Чего мне скрывать?

– Тогда расскажите мне, что вам известно о трагедии, произошедшей с этой девушкой.

– Не буду! – неожиданно отрезал Шумилкин и надулся.

– Почему? – удивилась я.

– Да потому что ничего я больше не знаю и знать не хочу! Все, что знал, давно рассказал!

– Но я же не из милиции, – попробовала я убедить его. – Я же не в курсе, что вы им рассказали.

– А вам это зачем? – задал наконец Виталий Георгиевич вопрос, который по идее должен был задать сразу.

– Дело в том, что я сестра матери Гели Синицыной, – в первый раз за время беседы соврала я. – И хочу узнать, кто сделал это с моей племянницей. И я очень прошу вас помочь, поскольку вы, как человек интеллигентный, должны понимать, что это просто варварство и самое настоящее злодейство.

– Да, – коротко кивнул интеллигентный человек Шумилкин. – Да. Вы правы. Вот у нас в разведке такого не допускали. Многое случалось – но такого не было. Не было! Вы правы. Варварство. Но… я ничего не знаю. Чем помочь могу? Не знаю. Все, что знал, давно рассказал.

– А вы мне повторите то, что говорили милиции, – попросила я.

Шумилкин выпил еще одну рюмку, снова оттопырил губу, потом закурил принесенные мной «Мальборо». Небрежно выпуская дым в потолок и закинув ногу на ногу, он наконец заговорил…

Виталий Георгиевич поведал, что в то раннее майское утро он вышел из дома, мучимый вполне естественным для него желаением: опохмелиться. Так как ближайшая точка, торгующая спиртными напитками, находилась за два квартала от его дома, ему пришлось пройти через двор, где жила Геля Синицына. Проходя мимо ее подъезда, он увидел лежавшее под лавочкой скрюченное девичье тело. На всякий случай Виталий Георгиевич подошел поближе и обнаружил, что девушка вся в крови и в синяках. Кроме того, она была без сознания. Будучи от природы человеком мягкосердечным и сердобольным, Шумилкин, не раздумывая, побежал вызывать «Скорую», а также милицию, потому что сразу понял, что здесь явно попахивает криминалом. Более того, он назвал свое имя и честно дождался приезда обеих машин. Гелю увезли в больницу, а самого Виталия Георгиевича – в милицию, где он в течение часа давал показания, после чего его наконец отпустили домой. Правда, потом еще вызывали несколько раз, уточняли, перепроверяли, а затем оставили в покое… Видимо, дело зашло в тупик и его закрыли, как считал сам Виталий Георгиевич.

– Сейчас не умеют раскрывать преступления, – со вздохом подвел он категорично итог своему рассказу. – Не умеют! Совершенно не умеют работать! Вот у нас в разведке…