Вкус ранней клубники - Лариса Шкатула Страница 12

Наверное, он просто скучал по своему военному прошлому и пытался вспомнить о нем хотя бы со мной. Я пыталась от этих занятий как-нибудь отбиться. Во время показа всяческих приемов боевого самбо после железных пальцев Артема на моих руках, плечах и даже шее оставались прямо-таки черные синяки, но когда я их демонстрировала, муж не обращал на мои жалобы ни малейшего внимания. Мол, это обычные издержки обучения.

Я не верила, что его уроки мне когда-нибудь пригодятся, а Артем даже обижался на мою непонятливость: береженого бог бережет! Знания за плечами не носить! И так далее. Наконец мой сенсэй угомонился, и я думала, что забыла его уроки. Оказывается, тело помнило.

Теперь, когда он как клещами вцепился в мои руки и продолжал тянуть меня к машине, я слегка присела и, вывернув руки, ушла от захвата.

— Неплохо! — цокнул языком муж.

И схватил меня каким-то уже другим приемом, блок против которого не захотел или забыл мне показать. Ах, какой я была дурой, когда отказывалась от его уроков! С непередаваемым удовольствием я кинула бы его через бедро, заломила руку на болячку и… надавала бы по физиономии от всей души!

Но поскольку я больше ничего из его приемов не знала, остался последний, мой и многих других женщин, выработанный в схватках с сильным полом прием. Я расслабилась, как бы не в силах больше сопротивляться, и, изловчившись, ударила его коленом в пах. Не так сильно — все же свое! — но достаточно больно, чтобы он сразу выпустил меня из своих настойчивых объятий.

— Ты что, с ума сошла?

— Народное самбо. Женское, — ядовито пояснила я. — Очень помогает против суперменов и прочих пьяных аморальных личностей.

— Какая ты стала грубая, — вдруг печально сказал он.

Я онемела: чья бы корова мычала! Но тут же оборвала свой мысленный хохот: в словах Артема звучала неприкрытая тоска.

— Ты действительно считаешь, что я огрубела? — все-таки уточнила я.

Может, не стоило бы выяснять отношения после принятия спиртного, но мы и в трезвом виде давно не говорили по душам, так, может, я узнаю от супруга что-нибудь, о чем прежде не догадывалась?

— Считаю, — кивнул он. — Ты перестала быть Белкой Решетняк, моей женой и любимой женщиной, а стала Беллой, моей однофамилицей.

Ни фига себе! Я искала причину семейного разлада в Артеме, его предположительном увлечении другой женщиной, а он, оказывается, считал, что все дело во мне. Неужели я и вправду в чем-то виновата? Но в чем?

— Помнишь, в начале нашей семейной жизни я обидел тебя, а ты взяла и написала мне стихотворение. Ну тот, про душу? Теперь я то же самое мог бы сказать и тебе, — неожиданно трезвым голосом проговорил он. — Я сейчас вернусь.

Артем ушел, а я присела на ступеньку машины. Надо же, он помнил до сих пор мой неуклюжий стих:

Душа, как будто шарик надувной,

Проколотый невидимой иголкой.

Ее все меньше меж тобой и мной,

Зато все больше разума и толка!

Тогда я посчитала, что мой муж стал чересчур практичен. Мне так хотелось романтики, безумств, какой-то гусарской бесшабашности в его поступках. Но он твердил, что у нас двое детей, что нам не по семнадцать лет. Словом, наверное, думал, что ни к чему завоевывать то, что ему и так принадлежит.

Артем вернулся с сиденьем и стал его пристраивать на место.

— А Саша где?

— Он там и заснул. На брезенте. Не беспокойся, я накрыл его курткой.

Итак, между нами опять перемирие. Ровные, нейтральные отношения, которые я так ненавижу. Уж лучше ссора…

Артем приподнял меня на спальное место, а сам растянулся на сиденье и больше не делал никаких попыток не то, что притронуться ко мне, но даже и заговорить.

Меня его молчание обидело почему-то ещё больше, чем приставание. Неужели после десяти лет семейной жизни нам не о чем друг другу сказать? А ещё я почему-то чувствовала себя виноватой. Но в чем именно, не могла себе и представить.

Под утро я проснулась оттого, что где-то скулил щенок. Спросонья не сразу сообразила, что сплю в машине. Но тогда откуда щенок? Приблудился или его оставила какая-нибудь машина? Замерз, наверное. Или проголодался.

Почувствовав, что заснуть мне больше не удастся, я решила на него посмотреть. Вдруг малыша чем-нибудь придавило? Я осторожно села на спальнике, прикидывая, как бы мне слезть так, чтобы не разбудить Артема. Но он все равно проснулся, легко снял меня, поставил на землю и спросил:

— Проводить?

— Не надо. Я далеко не пойду.

Я пошла на звук, но оказалось, что это вовсе не щенок, а молоденькая девушка. Даже в сереющем полумраке раннего утра было видно, какая она грязная и неопрятная. Будто кукла Барби, которую вынули из мусорного контейнера. А запах немытого тела слышался уже на расстоянии трех шагов.

На вид ей казалось не больше шестнадцати. Откуда она взялась? И тут я вспомнила про плечевых, хотя нам были видны в свете костра лишь их силуэты. Наверное, девушка — одна из них?

— Что случилось, ты плачешь?

Она подняла на меня глаза, но не человека, а обиженного животного. Красивые, между прочим, глаза, хотя для человеческих в них недоставало разума. Скорее всего, девочка обучалась в классе коррекции, как это теперь называется. Классы так классифицируют по причине обучения в них детей с замедленным психическим развитием.

Так вот откуда черпает себе кадры древнейшая профессия — жриц любви, чье место на обочинах дорог. Или такая, как она, явление нетипичное? Приблудившегося щенка я бы погладила, но прикоснуться к этой девочке почему-то не поднималась рука. Неужели Белла Решетняк ещё и брезгливо-жестокая?

Я все же заставила себя коснуться её висящих как сосульки немытых волос, и плечевая, будто щенок, ткнулась мне в руку холодным носом. И эта замерзла. В одной-то майке и старых стоптанных кроссовках.

— Меня Эдик ударил, — доверчиво пояснила она.

— За что?

— Ни за что. Он Лизу хотел, а она с Гошей пошла.

— Как тебя звать?

— Нонка.

Плечевая вздохнула со всхлипом.

— Как же я с таким фонарем работать буду!

Действительно, правый глаз у неё припух, и уже наливался синевой, а я не знала, плакать или смеяться. Думала, Нонка плачет от обиды, а она горевала, что пострадает "работа".

— Поднял руку на женщину — какая скотина! — вырвалось у меня.

— Я привыкла, — Нонка посмотрела на меня ясными наивными глазами. — Мне с шоферами нравится, а вот когда я столиком была…

— Кем? — изумилась я.

Плечевая посмотрела на меня как на неразумного ребенка. Может, она права, и я в свои тридцать лет должна понимать больше, чем понимаю. Может, плечевые — вовсе не женщины, а так, общедоступные существа? И оттого грязные…