Дорога скорби - Дик Фрэнсис Страница 12

— Нет... — Она покачала головой, вставая. — Я хотела сказать можно мне держаться за эту руку, которой вы ничего не чувствуете?

Мне показалось, что для нее это важно — сознавать, что у меня чего-то не хватает, что я могу понять больную, у которой нет волос.

— Ты можешь держаться за ту руку, которая тебе нравится, — легко сказал я.

Она кивнула и повезла Пеготти в дом. Рэчел сказала Линде, что поведет меня на поле показать, где жил Силвербой. Линда испуганно посмотрела на меня, но разрешила пойти, и странная пара — безволосая девочка и однорукий мужчина — прошла по короткой дорожке до закрытых ворот.

Поле было чуть побольше акра, трава на нем стояла густая, зеленая, нетронутая. Поблизости проходила труба, от которой шло ответвление к простой оцинкованной поилке. Возле поилки трава росла гуще, как это всегда бывает.

— Я не хочу туда входить, — сказала Рэчел, отвернувшись.

— Нам это и не нужно.

— Его нога лежала возле поилки, — отрывисто сказала она. — Я хотела сказать... было видно кровь... и белые кости.

— Не говори об этом. — Я обнял ее и повел назад по дорожке, желая, чтобы мне никогда не пришло в голову попросить ее показать это.

Она вцепилась в протез обеими ручками, и я замедлил шаг.

— Все в порядке, — сказала она. — Это было уже давно. А теперь все в порядке, когда я не сплю.

— Это хорошо.

— Я не боюсь засыпать!

Это был крик души, мольба, которую надо было обратить к кому-нибудь. Я остановился, не доходя до двери в дом.

— Я обычно никому этого не рассказываю, но тебе скажу. Я до сих пор вижу плохие сны о своей руке. Мне снится, что я могу хлопать. Мне снится, что я по-прежнему жокей. Мне снится, что у меня кисть разбита. С дурными снами ничего поделать нельзя. Они внушают страх, когда приснятся. Я не знаю, как их прекратить. Но ведь можно проснуться.

— А тогда у тебя лейкоз... или пластиковая рука.

— Жизнь — сволочная штука, — сказал я.

Она прикрыла рот рукой и захихикала.

— Мама не разрешает мне так говорить.

— Говори это в подушку.

— А вы так делаете?

— Довольно часто.

Мы вошли в дом, и Рэчел снова вывезла Пеготти в садик. Мы с Линдой стояли в гостиной и смотрели на них в окно.

— С ней все в порядке? — тревожно спросила Линда.

— Она очень храбрая девочка.

Линда заплакала.

— Вы слышали что-нибудь в ту ночь, когда напали на Силвербоя? спросил я.

— Все об этом спрашивают. Я ничего не слышала.

— Шума машины не было?

— Полицейские сказали, что они должны были оставить машину на дороге и идти по тропинке пешком. Ни окно моей спальни, ни окно комнаты Рэчел туда не выходят. Но эта дорожка ведет только до поля. Вы же видели — на самом деле это всего лишь тропинка, она кончается у ворот.

— Мог ли кто-нибудь увидеть Силвербоя с дороги?

— Да, полицейские и об этом спрашивали. Можно было увидеть, как он подходит попить. С дороги видно поилку, если знать, откуда смотреть. Полицейские говорят, что эти подонки должны были высматривать по всей этой части Кента оставленных без присмотра пони, таких, как Силвербой. Что бы вы ни говорили о двухлетках, Силвербоя, должно быть, покалечили эти подонки. Почему бы вам не спросить полицейских?

— Если вы всем сердцем верите полиции, вам незачем было просить меня о помощи.

— Только что позвонил Джо, — призналась она. — Он сказал, что звать вас на помощь — это пустая трата денег.

— А!

— Я не знаю, что и думать.

— Вы платите мне за день работы плюс расходы. Я могу оставить это дело прямо сейчас, если хотите.

— Нет. Да. Я не знаю. — Она вытерла глаза и нерешительно сказала:

— Рэчел снится, что Силвербой стоит в поле, в луче лунного света. Он сияет, говорит она. А по дорожке наползает темная волна текучих чудовищ...

«Текучих» — так она говорит... Они бесформенные и злобные и собираются убить Силвербоя. Она говорит, что старается обогнать их, чтобы предупредить его, но не может пробиться, они цепляются за нее, как паутина. Она не может освободиться. А они добираются до Силвербоя и высасывают его свет, и у него вылезают волосы, а она просыпается и кричит. Всегда один и тот же кошмар. Я подумала, что, если бы вы смогли найти, кто отрубил бедняге ногу, у чудовищ появились бы имена и лица, об этом напечатали бы в газете, и Рэчел знала бы, кто это был, и перестала думать о них как о текучем скопище без глаз, которое не дает ей пройти.

Помолчав, я сказал:

— Дайте мне еще неделю.

Она резко отвернулась от меня и, наклонившись над столом, выписала мне чек.

— Две недели — одна прошла, и еще одна.

Я взглянул на сумму.

— Здесь больше, чем мы договаривались.

— Что бы там ни говорил Джо, я хочу, чтобы вы попробовали.

Я осторожно поцеловал ее в щеку. Она улыбнулась, хотя глаза оставались сумрачными и влажными.

— Ради Рэчел я заплачу сколько угодно, — сказала она.

Я не спеша вернулся в Лондон, думая по дороге о старом циничном бывшем полицейском, который преподал мне основы розыска.

— В этом деле есть два главных правила, — говорил он. — Первое.

Никогда не верь ничему, что говорит тебе клиент, и всегда будь уверен, что он может сказать больше. Если задавать правильные вопросы. И второе. Никогда, никогда не заводи с клиентом «эмоциональных» отношений.

Это, конечно, хорошие правила, но не в том случае, когда твой клиент — умная и искренняя девочка девяти лет, ведущая безнадежное сражение с повышающимся уровнем лимфобластов.

По дороге домой я купил кэрри и съел его, прежде чем сесть за обычную вечернюю работу с бумагами.

Я предпочитаю ту часть работы, которая требует действия, но клиенты хотят все точно знать — и заслуживают этого, и платят по подробным счетам с описанием того, что я для них сделал, предпочитая те результаты, которые им нравятся. Закончив печатать отчет, я выставил итоговый счет, добавив подробный список дополнительных расходов с квитанциями. Я почти всегда играл честно, даже если клиент мне не нравился, — детективов обычно обвиняют в том, что они растягивают на семь дней ту работу, которую при минимальном старании могут сделать за три. Мне такая репутация была не нужна. В моем новом занятии, как и в старом, к успеху приводила скорость.

Помимо кухни и ванной, моя славная квартира прямо скажем, довольно дорогая, состояла из трех комнат: спальни, большой светлой гостиной и небольшой комнаты, которую я использовал как офис. У меня не было ни секретаря, ни помощника, никто не был посвящен в расследуемые мной тайны, кроме меня и клиента, и, что бы клиент с этой информацией ни делал, то, за что он платил, было его личным делом. Конфиденциальность — вот что заставляло множество людей консультироваться у меня, и они эту конфиденциальность получали.