Прощание Зельба - Бернхард Шлинк Страница 12

Он топтался на пороге, как уличный торговец: выражение лица одновременно вызывающее и безнадежное, поза напряженная. Ему было лет пятьдесят, не высокий и не маленький, не толстый и не тонкий, на щеках прожилки от лопнувших сосудов, волосы редкие. Черные синтетические брюки, светло-серые туфли, голубая рубашка с синим кантом на карманах и на планке, расстегнутая куртка. Бежевая, как его «фиеста».

— Итак, это были вы.

— Я?

— Вчера вы за мной следили.

Он кивнул:

— У Шветцингена вы меня сделали. Но я же знал, куда вы едете. Вы ведь просто съехали с автобана? Тайными, так сказать, тропами? — В его приветливости проскальзывали покровительственные нотки. — А синий «мерседес»? Он и по тайным тропам тоже за вами ехал?

Я промолчал, что понятия не имею, о чем он говорит.

Но он все понял по моему лицу:

— Ага, вот оно что! Его вы даже не заметили. А меня срисовали только вчера.

— Лучше бы я вас вообще никогда не срисовывал, в том числе и сегодня. Что вам нужно?

Он явно обиделся:

— Почему вы так со мной разговариваете? Я ничего вам не сделал. Хотел только…

— Что «только»?

— Вы… Я…

Я ждал.

— Вы мой отец.

Я, вообще-то, и всегда был медлителен, а с годами скорости не прибавилось. Мои эмоции постоянно запаздывают, я только в обед обнаруживаю, что утром меня оскорбили, и только вечером понимаю, что за обедом мне сказали приятные слова, которые должны были меня обрадовать. Никакого сына у меня нет. Но я не стал смеяться над моим визави, не захлопнул перед его носом дверь — я пригласил его в гостиную, усадил в кресло и сам сел напротив.

— Вы мне не верите? — Он кивнул. — Да, вы мне не верите. Мы для вас не существуем.

— Мы? У меня что, много детей?

— Не вижу ничего смешного! — Он принялся рассказывать, что то ли перед самым объединением, [2]то ли сразу после к нему в руки попали документы, из которых он узнал, что является приемным ребенком, а его настоящей матерью была Клара Зельб из Берлина.

— Что за документы?

— Мое личное дело.

— Личное дело?..

— Я работал на Министерство государственной безопасности и горжусь этим. Я расследовал серьезные преступления, у нас был такой процент раскрываемости, о каком вы можете только мечтать. Нет, у нас далеко не все было плохо, и я не позволю огульно все очернять, и себя в том числе!

Я протестующе замахал руками:

— Когда вы родились?

— Девятого марта сорок второго года. Как раз в это время вы в составе фашистского вермахта нападали на Советский Союз.

Я принялся считать. Девятого марта сорок второго года я жил в Гейдельберге в гостинице, за плечами у меня были польский поход, ранение и лазарет, я сдал второй экзамен на должность судьи и начал работать в прокуратуре. Снять квартиру я еще не успел, и Клара оставалась у родителей в Берлине. Или же путешествовала по Италии с подружкой Гиги? Или скрывалась где-то, чтобы родить ребенка? Я бы хотел иметь детей. Но не того, который родился девятого марта сорок второго года. С мая по август сорок первого я был в Вартегау [3]и не провел с Кларой ни одной ночи.

Я покачал головой:

— Мне очень жаль, но…

— Я так и знал! Знал, что вы начнете качать головой и заладите: мол, очень жаль, но я не имею к вам никакого отношения. Говорить о братьях и сестрах — это вы умели, но по-настоящему признавать братьев и сестер — тут вы качаете головой и от всего отмахиваетесь.

Он покачал головой и поднял руки вверх, изображая, как именно мы это делаем. Он хотел, чтобы его слова звучали язвительно, но они прозвучали жалобно.

Зря я сказал, что мне жаль! Мне нисколько не жаль, что я ему не отец. К тому же мои извинения провоцируют его упреки, на которые я опять рефлекторно реагирую извинениями. Я уже был морально готов попросить у него прощения за все те неприятности, которые Запад причинил Востоку, — и за все те, которые не причинил.

— А ведь я пришел не с пустыми руками! Вы же не заметили синий «мерседес», когда ехали в Шветцинген. Видимо, утром вы его тоже проворонили. — Он увидел интерес на моем лице. — Теперь вам хочется узнать больше. Так ведь и я хочу сказать вам больше. «Мерседес» появился, когда старик передал вам кейс и сел в машину. Он остановился, и когда началась кутерьма, пассажир вышел и рыскал сначала у вас в офисе, а потом у машины старика. Что он искал, не мне вам говорить.

— Вы знаете, кто были эти люди?

— Знаю только, что номера у «мерседеса» берлинские. Но я все выясню. Если мы с вами теперь объединим наши силы, то, учитывая, что мы оба специалисты в этой области, а вы уже… недолго уже…

Он запнулся.

Подумать только! Он нацелился заполучить мой бизнес как сын после отца. Не сразу, а после переходного периода, в течение которого наша фирма будет называться «Частные расследования. Герхард Зельб и сын». Я не стал предлагать ему вариант «Герхард Зельб и сын Клары Зельб». И не стал объяснять, что он, возможно, сын моей покойной жены, но никак не мой.

Я не собирался обсуждать с ним свои личные дела, не хотел говорить о своем браке, не хотел выставлять свою жизнь напоказ и выдавать Клару. В конечном итоге от нашего брака ничего не осталось. Но когда я начинал работать в прокуратуре Гейдельберга и Клара намеревалась перебраться ко мне, брак наш был молод, полон очарования и сулил счастье на долгие годы. Известие о том, что существовал кто-то еще, с кем у Клары были близкие отношения и от кого она родила ребенка, не оставило меня равнодушным. Этот кто-то не настолько ее любил, чтобы настоять на нашем разводе и жениться на ней. А может, он погиб? Мне вспомнился офицер, с которым мы были дружны и о котором сначала Клара говорила ужасно много, а потом вообще ничего, — он погиб под Москвой. Я принялся отыскивать в лице моего гостя его черты, но безуспешно.

— Как вас зовут?

— Карл-Хайнц Ульбрих, с дефисом, но без «т» на конце. [4]

— Где вы остановились?

— В отеле «Колпингхаус»… Адрес у меня — R-7. С ума сойти! Так можно назвать сигареты, но ведь не улицу же! — Он возмущенно покачал головой.

Я не стал объяснять ему принцип планировки Мангейма. И не спросил его, не стыдно ли ему, убежденному коммунисту, ночевать в «Колпингхаусе».

Как будто мало мне было неприятностей, тут еще и Турбо заявился со своей прогулки по окрестным крышам, спрыгнул с подоконника на кресло и, направляясь в кухню, потерся о ноги Карла-Хайнца Ульбриха. Тот произнес «кис-кис», удовлетворенно посмотрел вслед Турбо и бросил на меня торжествующий взгляд, как будто всегда знал, а сейчас получил неопровержимые доказательства того, что на Западе животные гораздо лучше, чем люди. К счастью, он хотя бы не произнес этого вслух.