Маленький человек из Опера де Пари - Клод Изнер Страница 12

Пятница, 26 марта

Виктор ликовал, он чувствовал себя лордом Дэвидом из романа «Человек, который смеется», тем самым английским пэром, что «страстно любил уличные представления, ярмарочные подмостки, клоунов, паяцев, чудеса под открытым небом». Сегодня ему невероятно повезло — удалось нащупать связующую нить между двумя волновавшими его темами: эксплуатацией детского труда, лишающей ребенка образования, и бродячим цирком. Вернее, найти сведения, которые могли примирить одно с другим. Супруги Селестен, ярмарочные циркачи, познакомили его с мадам Бонфуа. В 1892 году эта удивительная женщина устроила у себя в цирковом фургоне классную комнату и давала уроки чтения и письма двенадцати юным акробатам, мальчикам и девочкам. Мало-помалу число учеников росло, понадобилось даже нанять профессиональных учителей. И вскоре уже несколько школ-фургонов сопровождали семьи бродячих артистов в гастрольных разъездах по Парижу, внешним бульварам и предместьям, а на стоянках вырастали школы-палатки. И хотя преподаватели были католиками, принимали они малышей любого вероисповедания, каждому находилось местечко. Нынешней весной 1897 года занятия посещали двести семь учеников, и некоторые школы существовали на государственные субсидии, выделенные месье Бюиссоном, министром начального образования. Уроки проходили под звуки шарманок и литавров, даже в разгар праздничных гуляний в Менильмонтане или в Венсенском лесу.

Сейчас в Париже шла подготовка к открытию ярмарки на Тронной площади, переименованной в площадь Нации, — там, где когда-то сходились дороги на Монтрёй и Шаронну с Большим Венсенским трактом, между двух колонн, увенчанных статуями Людовика Святого и Филиппа-Августа. Виктор все утро бродил среди рабочих, собиравших павильоны и красивших деревянных лошадок; понаблюдал, как художники расписывают фанерные стены, расспросил мастеров о действии механизма карусели, помог им смазать зубчатые колеса. Позавтракав в компании человека-скелета, альбиноски и всего семейства Селестен, он водрузил треногу фотографического аппарата у недостроенного огромного павильона, где в скором времени начнут выступать танцовщицы, жонглеры, фокусники, и провел время весьма плодотворно. Снимки должны были получиться на славу — он старался запечатлеть на пластинах изумительное разнообразие ярмарочных номеров, уходящее в прошлое, кудесников и силачей, которых становились все меньше и меньше по мере того, как площадные праздники переставали играть важную роль в жизни горожан.

Виктор работал, пока позволяло освещение. Съемку монтажа карусели с деревянными лошадками и репетиции юных эквилибристов он решил отложить на завтра и принялся собирать вещи. Наклонившись за сумкой, поднял голову и внезапно поймал взгляд молодой женщины, стоявшей у входа в школу-палатку. Виктор кивнул ей и улыбнулся. Но женщина повела себя странно — вздрогнув, как от удара, бросилась бежать между штабелями досок и металлических брусьев прочь от него. Подивившись такой неожиданной реакции, он пожал плечами и пошел ловить фиакр.

Полина Драпье вскарабкалась на империал, [18]вцепилась в поручень. Сердце бешено колотилось, перед глазами плыло, ее била дрожь. Руки так тряслись, что девушка с трудом отсчитала мелочь на билет. Это точно был он — тот самый фотограф, которого она видела несколько дней назад на площади Домениль. Поприветствовал ее — стало быть, узнал! От ужаса Полину бросило в жар, а когда она вышла из омнибуса на улице Шарантон, зуб на зуб не попадал от холода.

«Еще светло, и здесь полно людей, — попыталась она совладать с паникой, но все же невольно ускорила шаг. — Как он меня нашел? По карточкам бон-пуэн?» Вместо того чтобы отправиться прямиком в свой фургончик и забиться в темный угол, Полина заставила себя зайти в мясную лавку.

Хозяин лавки, месье Фурнель, нарезал окорок, его жена сидела за конторкой.

— Здравствуйте, мне, пожалуйста, сосиску и картошку во фритюре, — выпалила с порога девушка.

— Мадемуазель Полина! — заулыбалась мадам Фурнель. — Давненько вы к нам не захаживали. Неужто забросили учительствовать?

— Вовсе нет. Я сейчас преподаю в походной школе на площади Нации, где ярмарочные павильоны строят, там и ночую…

— Ах, стало быть, вы не слышали новость? А у нас в квартале только о том и судачат. Вчера шуму было! Вы ведь знали мадам Арбуа?

— Да, она моя соседка и…

— Представьте себе: ее убили! — перебила мадам Фурнель. — Уму не постижимо — такая славная старушка, никому дурного не сделала… А нашли-то покойницу благодаря мне! Дело было так. Я забеспокоилась — что это она у нас появляться перестала, думаю. Обычно каждое утро заходила за гольём да обрезками, которые я для нее специально откладываю, забирала кулек и шла к толстой Луизе, та ей заветренные бутерброды отдавала. Мадам Арбуа из голья да черствого хлеба паштеты крутила на весь свой кошачий выводок. Ну так вот, позавчера мы лавку только закрыли — я сразу к толстой Луизе. «Что-то душа у меня не на месте из-за мадам Арбуа, — говорю, — она к вам не заходила нынче?»

А толстая Луиза мне: «Нет, — говорит, — в последний раз две недели назад заглянула и с тех пор не показывалась, у меня для ее кисок уж пять мешков сухарей скопилось, девать некуда». «И что ж нам делать?» — спрашиваю. «Надо бы к ней наведаться — мало ли что», — отвечает. Ну мы и наведались. Стучали, стучали — тишина. Обошли сад. Глядь-поглядь, а там ни одной кошки, вот тут-то мы еще пуще забеспокоились. Потом смотрим — мать честная, дверь кухонная нараспашку стоит, внутри все дождем залило, и такой бардак, такой бардак! Ну, мы дом обшарили, конечно, — надо ж было проверить. А в доме — никого, словно хозяйка съехала в такой спешке, что с собой ничего взять не успела. Мы уж решили, что дочь ее к себе увезла наконец, вышли из дома, и вижу я вдруг: кот облезлый на краю колодца сидит. «Это ж Господин Дюверзьё», — говорю я толстой Луизе. А он сидит и смотрит на нас эдак чудно, будто подойти поближе приглашает. Мы подошли — что за чудеса! — крышка колодца гвоздями прибита. Это где ж такое видано, чтобы крышки колодцев гвоздями прибивали? А воду как брать, скажите на милость? «Луиза, — говорю я Луизе, — надо твоего хлебопека Фернана звать, что-то тут нечисто». А уж когда мы Фернана привели и он гвозди клещами повыдрал да крышку поднял — матерь божия, я чуть не сомлела. Бедняжка-то завонялась уже — таким смрадом из колодца в нос шибануло! А Фернан как увидел кучу тряпья внизу, в водице, смело так говорит: «Полезу-ка я поближе гляну» Привязал веревку к колодезному вороту и спустился, а когда вылез, белый был как простыня и бормотал всё: «Мертвая она, легавых зовите, мертвая совсем». Вот так сперва жандармы сбежались, потом сам комиссар с судебным доктором прибыть изволили — целая делегация! Доктор сказал, что мадам Арбуа задушили, а уж потом в колодец сбросили, и полицейские начали расспрашивать всех соседей. В конце концов постановили, что это бродяга какой-нито ее убил. Хотя странно — из пожитков вроде ничего не украдено… Ох, как подумаю об этом, сердце в пятки уходит: вот так сидишь дома, а к тебе в гости — убийца, здрасьте-пожалуйста. Он же и к нам прийти может, известное дело — убийца всегда возвращается на место преступления, а мы тут все бок о бок живем…