«Третья сила» - Иван Дорба Страница 12

В Любляну поезд прибыл с опозданием часов на семь — около полудня. Едва ли не на каждой узловой станции приходилось стоять и пропускать немецкие воинские эшелоны, которые мчались на восточный фронт.

Узнав, что состав простоит по меньшей мере часа три, Граков с вокзала направился пешком по узким улочкам искать Петрошково Набрежье, где на берегу реки, неподалеку от Водниковой площади, находилась конспиративная квартира. Через полчаса Граков вышел к Тромостовью и залюбовался открывшимся видом: занесенная снегом Замковая гора, на вершине старинный белый Град, обнесенный стенами, восьмиугольная башня с остроконечным шпилем… В нем проснулся художник, захотелось запечатлеть каждую деталь. Бой часов на башне церкви Святого Франциска заставил его обернуться… и он увидел освещенный зимним солнцем, возвышающийся на каменном постаменте собор с фигурами святых, стоявших в нишах, а над входными воротами, сверкающими позолотой, голубь — Святой Дух. А рядом небольшую изящную колоколенку в стиле барокко…

«Любляна — древний город, возникший кто знает когда на перекрестках водных путей». Граков вспомнил когда-то прочитанное и вдруг заметил, что на колокольне стрелки часов отстают на пять минут; что широкая лестница, ведущая к распахнутым вратам церкви, по которой поднимается монах в черной сутане, подпоясанный веревкой, выщерблена разрывом снаряда… Спохватившись, быстро направился вдоль по улице, свернув в первый же переулок, и, пройдя три дома, шмыгнул в подворотню, отыскал камень и записку со свежей датой. Потом неторопливо зашагал в соседний двор, поднялся по каменной, стертой многими тысячами ног лестнице на третий этаж старинного средневекового дома и, остановившись у единственной низкой, обшитой железом двери, на которой намертво был прикреплен железный петух — колотушка, постучал условленным кодом. В дверях показался рослый человек с копной густых седеющих волос и подозрительно уставился на него:

— Что вам угодно, сын мой?

Правая его рука висела на черной повязке, была скрыта и, видимо, сжимала пистолет. Граков произнес слова пароля…

В небольшой кухне, за чашкой дымящегося кофе-суррогата, Граков завел разговор об Аркадии Попове. Лицо хозяина просветлело, он вдруг весь переменился, встал, полез в старинный буфет и, достав оттуда бутылку, налил в бокалы густое красное далматинское вино.

— Мы ведь с Аркадием партизанили! Сейчас он командует отрядом: воюет неплохо. А я лечусь, сын мой, — и он поднял правую руку на повязке. — Прости, Господи, прегрешения наши… Будьте здоровы! — И патер Йоже поднял бокал.

Выслушав рассказ патера-партизана о том, как его ранили, когда отряд вырвался из облавы, Граков передал патеру письмо Зорицы, свой рисунок и шифровку. Патер достал с полки молитвенник.

— Здесь замурована шифровка из Бледа. — Положил молитвенник перед Граковым. — Рад за Аркадия. — Патер Йоже сел в кресло, положив поудобнее раненую руку. — А теперь на словах: из подслушанной Марией Хорват в отеле «Топлица» беседы профессора, доктора Рудольфа Ментцеля, обладателя «золотого партийного знака», и бригадного генерала войск СС, возглавляющего имеющие военное значение научные работы в университетах Германии, удалось узнать интересное… — Патер поправил повязку. — Ментцель отдыхал в январе в Бледе. «Немецкие ученые, — говорил доктор, — пришли к убеждению, что следует привлечь внимание Гитлера к проекту "ядерная физика как оружие"». Понимаете? Я плохо в этом разбираюсь. В феврале в Берлине соберется совещание, вопрос ставится о «дебюте уранового проекта».

Вдохновитель проекта — Вернер Гейзенберг, талантливый физик, убежденный в великом значении своей личной миссии для победы Третьего рейха.

В молитвеннике еще один листок. Советские и союзные разведки должны это знать, сын мой, я же буду молить Бога не допустить свершиться козням антихриста, чреватым уничтожением всего живущего. Буду молиться и за Страну Советов…

Они проговорили еще около часа и расстались. Граков, прохаживаясь по городу, размышлял над рассказом патера. «Что еще за урановое оружие? Передам в Гамбург "Радо", пусть физики в Москве думают».

На другой день, к вечеру, Граков без всяких приключений прибыл в Берлин.

Байдалаков сидел у себя в кабинете за письменным столом. Оторвав взгляд от газеты, он с любезным выражением лица поднялся и, расширив руки, принял Гракова в объятия. Долго расспрашивал о положении в Югославии, о Георгиевском, о «Шюцкоре», четниках, летичевцах…

Прослушав доклад Гракова, вождь НТС приосанился и успокоительно заметил, что некоторые успехи Красной армии — это лишь последние ее предсмертные судороги. Но по его бегающим глазам можно было догадаться, что в своих словах он не уверен. Помолчав, он опасливо прошептал, наклонившись к уху Гракова:

— Гитлер совершает ошибку. Вздумал сразу поставить русский народ на колени… Без нас, без «третьей силы»?! Дудки! Он видит в эмиграции лишь резерв для «зондеркоманды». Дудки! Население Советского Союза свирепеет против немцев! Мы, «третья сила», закончим эту войну! — Байдалаков опасливо погрозил кому-то пальцем, отошел к окну, включил радио, стал в позу и, заглушая голос диктора, громким баритоном объявил:

— Для вашего путешествия в Витебск и Локоть все оформлено. Подготовленные вами военнопленные проверены немцами и лично мной. Это настоящие офицеры нашей революции, преданные «солидаризму». Несколько сот их, переброшенных в советские тылы, через год обрастут тысячами. А на освобожденных территориях мы создадим до окончания войны целые армии, которые и станут костяком нового государства!

Слушая Байдалакова, Граков вспомнил предупреждение Хованского о коварстве вожаков НТС, которые принуждением и обманом вербуют ослабевших от голода и невыносимой лагерной жизни советских военнопленных.

На другой день Граков выехал «по делам фирмы» на встречу с одним из агентов «Радо» в Гамбург; а через неделю сидел в купе вагона, который шел в Варшаву; в поезде ехала группа из бывших военнопленных. Из Варшавы ему предстояло ехать через Витебск в Локоть.