Последняя любовь президента - Андрей Курков Страница 12

Черниговская область. Село Глуховка. Август 2003 года.

Шесть утра. После ночной грозы воздух пропитан озоном. Дышать – одно удовольствие. Мы с мамой сидим в старом «опеле». Дверцы машины открыты нараспашку. Но ворота дома-интерната № 3 для душевнобольных еще на замке. По крайней мере для посетителей. Души больных еще спят, и посторонних просят их до завтрака не беспокоить. Завтрак уже наверняка варится. Пять маленьких женщин без возраста уже прошли на территорию. Их пропустил охранник через будочку-проходную, встроенную между воротами и бетонным забором.

– Надо было позже выезжать, – говорю я маме.

Она вздыхает. Наклоняется вперед и достает из сумки, стоящей в ногах, мягкий пакет кефира. Отрывает уголок и прикладывает отверстие к губам. Потом передает пакет мне.

– Я каждый раз боюсь, что не успею, – говорит она наконец. – Дай бог, чтобы ты этого не понял!

Я слушаю и действительно не понимаю, что она имеет в виду. Дима вроде физически здоров. Это душа у него больная. Сама она, конечно, уже старенькая – семьдесят пять лет. Но ведь на здоровье не жалуется!

– Ты, кстати, мог бы взять машину получше, и с водителем! – Она поворачивается и смотрит на меня критическим взглядом. Потом поправляет розовый платочек на голове. Осматривает себя тем же критическим взглядом – красная кофточка, длинная черная юбка.

– Ты бы могла получше одеваться, – говорю я. – А если б я взял машину с водителем, то все министерство знало бы, что у меня брат в психушке!

В девять утра нам разрешают пройти на территорию. Первым делом я захожу к главврачу и оставляю на столе конверт с сотней долларов и свою визитку.

– Если какие-то проблемы – звоните!

Он кивает. В глазах – благодарность.

– Вы его на сколько дней забираете?

– На неделю.

Мама с Димой уже на улице. Она что-то говорит, а он повернул лицо к солнцу и сощурил глаза.

Я осматриваюсь по сторонам и вдруг вижу молодую женщину в странном фиолетовом халате. Волосы ухоженные. Лицо поразительной красоты. Тончайший профиль. Изящная. На ногах – серебристые армянские тапочки с загнутыми кверху носками. Рассеянный взгляд.

Я наблюдаю за ней с жадным интересом. А она медленно идет по траве. Сейчас она приближается, но еще пара минут – и она пройдет мимо. Эти люди здесь напоминают мне космические спутники – каждый идет своим курсом мимо звезд и планет и движение каждого – бесконечно.

Я делаю шаг к ней и негромко спрашиваю: «Вас как зовут?»

Взгляд ее замирает. Она останавливается. Смотрит на меня немного озадаченно.

– Валя, Валя Виленская.

Я молчу, и она стоит рядом и молчит, словно ждет, что я продолжу разговор. Но что я могу у нее спросить? И пока я лихорадочно думаю, она отворачивается и продолжает свое движение по траве.

– Я сейчас вернусь! – кричу я маме и снова захожу в админкорпус.

У главврача в кабинете посетителей нет. В окно врывается яркий солнечный свет. На стене над столом – портрет Шевченко. На столе раскрытая папка с подшитыми документами и стакан чая. Он поднимает на меня глаза.

– Что-то забыли?

– У вас тут девушка, Валя Виленская, – говорю я. – Кто она?

– Легкая форма шизофрении. – Главврач пожимает плечами. – К ней раз в месяц сестра приезжает. Тоже красавица.

– Ее санитары не обижают? – внезапно для самого себя спрашиваю я.

– Что вы! Мы за этим следим.

Белый халат главврача и фиолетовый халат Вали Виленской остаются на территории дома-интерната. А мы в стареньком «опеле» едем назад в Киев. На заднем сиденье сидит счастливый Дима.

– По дороге где-нибудь пообедаем, – говорит мама. Потом поворачивается к брату: – Вам что на завтрак давали?

– Овсянку с вареньем.

– Как в Англии! – говорю я усмехаясь.

– А рыбу мы будем ловить? – спрашивает Дима. – Ты же обещал в прошлый раз.

– Будем, будем! На лимане знаешь как клюет! Забросил и сразу вытащил!

Я смотрю на него в зеркальце. Вижу его улыбку и думаю: «Хорошо устроился! Будто с жизнью договор о взаимном невмешательстве подписал!»