Мегрэ и призрак - Жорж Сименон Страница 12

Ответ: Похоже, что завернутые картины. А может, и еще что-нибудь. Вот почти и все, что я знаю, господин инспектор. Мне уже много лет не приходилось так много говорить и, надеюсь, теперь долго не придется.

Предупреждаю, вызывать меня в полицию или к следователю бесполезно.

В свидетели, если дойдет до суда, я не пойду и подавно!

Поболтали, и ладно. Я рассказал вам кое о чем, мало ли что старикашке в голову взбредет! Одним словом, делайте свои выводы, но меня в эту историю ни под каким видом не впутывайте!»

Шинкье продолжал свой доклад, и, слушая его, Мегрэ подумал, что участковые все же не зря получают жалованье.

— Позднее, когда я распростился с голландцем, мне вдруг пришло в голову, что старый чудак из дома напротив мог и разыграть меня! И я решил проверить хотя бы одно из его показаний — тогда, думаю, можно взять на веру и все остальное.

Пошел я в молочную. Долго ждал на улице, пока служанка осталась одна. Я ее сразу узнал по описанию старика: в самом деле, пухленькая и хохотушка.

Она недавно приехала из деревни и в таком восторге от Парижа, что до сих пор опомниться не может.

Я вошел в молочную и спросил: «У вас есть знакомый по имени Карл?»

Она покраснела, испуганно посмотрела на открытые двери в заднюю комнату и пробормотала:

«А вы кто такой? Что вам за дело до этого?»

«Я из полиции. Мне нужно кое-что уточнить».

«В чем его обвиняют?»

«Ни в чем. Говорю вам, это проверка. Он ваш жених?»

«Может, мы и поженимся когда-нибудь… Предложения он мне еще не сделал».

«Вы с ним часто встречаетесь по вечерам?»

«Встречаюсь, когда свободна».

«И ждете его у подъезда на авеню Жюно?»

«Откуда вы знаете?»

В это время из задней комнаты вышла грузная женщина, и у девчонки хватило сообразительности перевести разговор. Она затараторила:

«Нет, мосье. Горгонзолу [1]всю распродали. Возьмите рокфор. На вкус почти одно и то же».

Мегрэ улыбнулся.

— Пришлось взять рокфор?

— Я сказал, что жена предпочитает горгонзолу,. Вот и все, господин комиссар. Не знаю, с чем придут сегодня вечером мои ребята. Что слышно о бедняге Лоньоне?

— Я только что просил позвонить в клинику. Врачи пока ничего определенного не могут сказать. Он еще не пришел в себя. Опасаются, что вторая пуля, та, что прошла пониже ключицы, задела верхушку правого легкого; надо бы сделать рентген, но он еще слишком слаб.

— Что же он такое учуял, что его решили убрать? Вы не меньше моего удивитесь, когда познакомитесь с голландцем. Не укладывается в голове, что такой человек…

— Вот что, Шинкье. Когда освободятся ваши люди, пусть проверят девиц известного сорта в вашем районе. В особенности во время ночного дежурства.

Вы ведь сказали, что некоторые из девиц приходили к дому Йонкера пешком, значит это местные, с Монмартра. Прочешите все ночные кабаре. Судя по тому, что говорил ваш ревматик, они не из уличных потаскух, рангом повыше. Вам все ясно? Может, засечем хоть одну из тех, кто бывал на авеню Жюно.

«Конечно, куда важнее отыскать Маринетту Ожье, — подумал Мегрэ. — Может быть, Мере и его лаборанты все-таки нападут на ее след со своими образцами песка».

Мегрэ набрал номер знакомого аукциониста по продаже картин, с которым ему не раз приходилось сталкиваться по работе и которого часто вызывали в суд как эксперта.

— Это вы, Манесси? Говорит Мегрэ.

— Одну минутку, я только закрою дверь. Ну вот, я вас слушаю. И вы тоже занялись живописью?

— О нет! Я в ней по-прежнему слабо разбираюсь. Вы знаете некоего Норриса Йонкера, голландца?

— С авеню Жюно? А как же! Мне даже приходилось производить по его просьбе экспертизу нескольких полотен. У него одно из богатейших собраний картин второй половины девятнадцатого и начала двадцатого века.

— Значит, он очень богат?

— Его отец, банкир, тоже был большим ценителем живописи, Норрис Йонкер вырос среди картин Ван-Гога, Писарро, Мане и Ренуара. Не удивительно, что финансы его не интересуют. Он получил в наследство довольно много картин, а дивидендов, которые платит ему брат, возглавивший дело, хватает на приобретение новых.

— Вы встречались с ним лично?

— Да. А вы?

— Нет еще.

— Он больше похож на английского джентльмена, чем на голландца. Если мне память не изменяет, после окончания Оксфордского университета он долго жил в Англии. Я слышал даже, что в последнюю войну он вступил добровольцем в британскую армию и дослужился до полковника.

— А что представляет собой его жена?

— Прелестное создание. Она очень рано вышла замуж за одного англичанина из Манчестера… Не понимаю, что вам дался Йонкер. Надеюсь, его не ограбили?

— Нет.

Теперь настала очередь Мегрэ уходить от прямых вопросов. Он вновь перехватил инициативу в разговоре и спросил:

— Они часто бывают в обществе?

— По-моему, нет.

— Йонкер встречается с другими любителями живописи?

— За аукционами он, конечно, следит и, во всяком случае, знает, когда в Париже, Лондоне или Нью-Йорке какое-нибудь ценное полотно меняет хозяев.

— Он ездит по белу свету?

— Вот уж этого не могу сказать. Он много путешествовал в свое время, не знаю, как сейчас. Впрочем, чтобы купить картину, ему самому вовсе не обязательно ездить по аукционам. Известные покупатели чаще всего посылают для этого своих представителей.

— В общем вы в своих делах можете на него положиться.

— С закрытыми глазами.

— Благодарю вас.

Все это не упрощало дела. Мегрэ недовольно поднялся и достал из стенного шкафа пальто и шляпу.

Хуже нет для полицейского, чем опрашивать в ходе расследования известных, уважаемых или высокопоставленных людей. Такие потом нередко жалуются, обзванивают начальство, и хлопот с ними не оберешься. Поразмыслив, комиссар решил не брать с собой к Йонкеру никого из инспекторов, чтобы не придавать своему визиту слишком официальный характер.

Через полчаса он вышел из такси около особняка на авеню Жюно и вручил свою визитную карточку Карлу, облаченному в белый сюртук. Как и Шинкье, комиссару пришлось подождать в вестибюле, но его чин, как видно, произвел впечатление: камердинер на сей раз вернулся не через десять, а через пять минут.

— Прошу вас…

Карл провел Мегрэ через гостиную, где в отличие от Шинкье ему не посчастливилось увидеть очаровательную мадам Йонкер, и распахнул перед ним двери кабинета.