Волчицы - Буало-Нарсежак Страница 12

— С чего бы это мне ошибаться? — спросила Аньес, обращаясь к Элен, и тень улыбки скользнула по ее губам. Она едва сдерживалась, чтобы не выдать свое презрение. И как будто для того, чтобы положить конец бесплодному спору, миролюбиво добавила:

— Я даже уверена, что Жерве был из тех мужчин, у которых очень густо растут волосы на подбородке и потому после бритья кожа у них синяя… И Аньес повернулась ко мне, призывая меня в свидетели.

— Все точно, — пробормотал я.

— Вот видишь, — бросила она сестре.

Элен опустила глаза и долго-долго катала шарик из хлебного мякиша. Аньес повернулась ко мне.

— У меня часто бывают прозрения. Но Элен не хочет мне верить.

Элен не ответила. Она встала, протянула мне руку и со словами: «Спокойной ночи, Бернар» — вышла.

— Спокойной ночи, Элен, — крикнула ей вдогонку Аньес, пожимая плечами и разражаясь смехом. — Бедняжка, — продолжала она вполголоса, — она считает меня дурочкой. Дайте сигарету, Бернар… Старшая сестра — это не шуточки. Вы, должно быть, тоже это заметили, общаясь с Жюлией.

— С Жюлией?

— Впрочем, это не одно и то же: вы были тогда ребенком. Зато я!… — Она нервно курила, пуская над скатертью клубы дыма. — А ведь если бы не я… С одним ее роялем мы бы не протянули. Насколько я ее знаю, она стоит сейчас за дверью и подслушивает… Лучше уж пойду спать!

Она потушила сигарету о тарелку и, не глядя на меня, вышла. Я встал, открыл окно. Силы мои были на исходе. Ну-ка, разберемся! Произошло нечто из ряда вон выходящее!… Встречалась ли она с Бернаром до войны? Бернар несколько раз останавливался в Лионе. Но в те годы Аньес была еще ребенком. Если же он был знаком с ее семьей, Элен в своих письмах рассказывала бы ему об Аньес. В этом я был абсолютно уверен. Кроме того, описывая внешность Бернара, Аньес думала, что это портрет Жерве, то есть мой собственный. Следовательно, с Бернаром она знакома не была. Речь идет о совпадении. Но чтобы вот так случайно выплыли детали столь поразительной точности… Что же тогда?..

Тревога просто доканывала меня, мне стало невмоготу стоять дольше спиной к столовой. Я закрыл окно и, обернувшись, лицом к лицу столкнулся с пустотой, тишиной, светом лампы, озарявшим как попало сдвинутые стулья и стол со скомканными салфетками. Опасность грозила мне не больше, чем раньше, и все же я явственно ощущал, что она стала ближе. Если Аньес умеет читать по лицам, почему бы ей заодно не обладать и способностью читать мысли?.. К счастью, она любит меня. Или всего лишь стремится отбить у Элен?.. В подавленном состоянии я закрылся у себя в комнате и часть ночи провел, расхаживая взад-вперед между альковом и окном. Я слышал, как проносились вдали поезда, проезжали автомобили. Под окнами, печатая шаг, прошел патруль. Бернар! Как ты был нужен мне в ту минуту. А тебя не было…

Наконец, так ни к чему и не придя, я уснул. А когда проснулся, звучал этюд Крамера  [5], причем звучал куда ближе и отчетливей, чем обычно, словно двери были намеренно оставлены открытыми. Довольно ясно слышался голос Элен… Одевшись и приведя себя в порядок, я пошел в столовую. Аньес была там. Я и не думал бороться с собой. Сгреб ее в охапку, сунул руки под распахнувшийся пеньюар. Мне, изголодавшемуся, загибающемуся, не дано было насытиться ею. Припав губами друг к другу, мы издавали стоны наслаждения в нескольких шагах от рояля с его неторопливыми гаммами. Телефонный звонок настиг нас как гром среди ясного неба: мы вздрогнули. Не в силах оторваться друг от друга, мы инстинктивно повернулись так, чтобы видеть коридор.

— Еще! — шептала Аньес.

Телефон заливался. Элен не могла не знать, что мы в столовой — мы вновь играли с огнем, словно пароксизм был непременным условием любви, связавшей нас, как животных, которые наконец-то спарились. Я первым высвободился из объятий.

— Возьмите трубку, быстро!

— Придешь потом ко мне?

Я поостерегся обещать что-либо. Остаток осторожности побуждал меня не брать инициативу в свои руки. Часть дня я провел у себя в комнате. А несколько позже сделал самое поразительное из своих открытий в этой квартире. Это произошло, когда я пробрался в небольшую гостиную, прилегающую к спальне Аньес, чтобы подслушать, о чем у нее говорят. Возле камина стоял платяной шкаф. Я открыл его, он был набит кое-как брошенными туда вещами: женскими перчатками, галстуками, оловянными солдатиками, носовыми платками, фотографиями мужчин и молодых людей, а поверх этой кучи игрушек, тряпок и безделок лежала коса белокурых волос, хранящая блеск и гибкость жизни, словно ее только что отрезали. Из спальни Аньес чуть слышно доносились рыдания. Я долго вслушивался в них, всеми силами отказываясь верить.