Стикс - 2 - Наталья Андреева Страница 12

Утро — полдень

У нее невыносимо разболелась голова. Ладошкин не отпускал ни на шаг, окружая таким вниманием и заботой, словно бы она была из хрусталя. Даже дотронуться боялся, а спать ушел вниз, в гостиную. «Ждет, — догадывалась Ольга. — Или… Ему что-то от меня надо?» Она делала вид, что ничего не замечает. Спала беспокойно, то и дело вздрагивала, просыпалась и радовалась, что он всего этого не видит. Выражение ее лица, внезапные слезы и то, как она отчаянно сжимает руками подушку. Нервы. Ошибка стоит жизни. Ошибаться нельзя.

Утро следующего дня началось с того, что за завтраком Лешка вкрадчиво спросил:

— Ты не хочешь прокатиться?

— Куда?

— В Р-ск.

Она невольно вздрогнула:

— В Р-ск? Зачем?

— У него там мать. В Горетовке. Кстати, вы знакомы?

— Виделись пару раз, — неохотно сказала она.

С матерью Саранского у нее были напряженные отношения. Должно быть, Иван все свалил на нее. Это она, мол, детей не хочет. И Лидия Станиславовна стала относиться к гражданской жене сына с неприязнью. К тому же Ольге не нравилась сама Горетовка, не нравился особняк Саранских, не нравилась природа в окрестностях. Она привыкла к другому и тосковала по суровому, но красивому краю, в котором родилась. Дома не была уже лет пять, но часто видела во сне свой родной город. Видела почему-то с высоты птичьего полета. Самолет летел из мрака ночи на восток, на солнце, которое разгоралось все ярче и ярче, пока глазам не становилось так больно, что рука сама тянулась к шторке иллюминатора: опустить. Потом борт начинал снижаться, ложился на правое крыло, но казалось, что это земля опрокинулась, над головой вместо неба сопки и голубые озера воды, готовой вот-вот пролиться…

И в этот момент она вздрагивала и просыпалась. Здесь же все было чужое, хотя и прошло десять лет, как она уехала из дома. Привычка — это не то же, что голос крови, голос Родины. Все равно будет тянуть туда, где плохо, тяжело, но счастливо. Коротко, дня два-три, но зато это не сравнимо ни с чем. Никакие деньги и удовлетворенные амбиции этого дать не могут. Дома бы побывать… Дома… В Горетовку же Ольгу не тянуло вовсе. Ехать в деревню, к женщине, которая относится к ней с такой неприязнью… Нет уж, увольте! Она так и сказала:

— В Горетовку я не поеду.

— Но надо же ей сказать.

— Скажи сам.

— Тут нужна женская деликатность.

— Позвони ей.

— Э-э-э… — он замялся. — Его тело… то есть то, что от него осталось… лежит в морге. И перед тем, как… Надо бы провести опознание.

— Считай, что я его опознала.

— Ты не понимаешь! — Он вскочил и забегал по кухне. — Ну как ты не понимаешь?! Мы должны знать наверняка, он это или не он!

— А кто же еще? Кому придет в голову спалить дом? Он это сделал мне назло.

— Дура!

— Я ему никто. — Она проигнорировала оскорбление. Не то время, чтобы обращать внимание на пустяки. — И похоронами заниматься не обязана.

— А как же его ребенок?

— Какой ребенок?

— Ты же сказала, что беременна.

— Мало ли что я сказала. И вообще. Он детей не хотел. Обо мне не позаботился. С какой стати я должна теперь им заниматься?

— Оленька… Так надо, понимаешь?

— Кому? — она смотрела в упор.

— Нам. Надо туда съездить.

— А почему ты не можешь поехать один?

— Я не хочу тебя оставлять в таком положении, одну… — мялся Ладошкин.

— Я же тебе сказала: нет никакого положения.

— Давай так. Отныне мы всегда будем вместе.

— Ты мне что, предложение делаешь?

— Э-э-э…

— Я согласна.

Она тоже встала. Смотрела сверху вниз, ростом он был ниже. Ладошкин отвел глаза:

— Ну? Когда мы распишемся?

— Э-э-э…

— Мне нужны новые документы. Хорошо, что я не поторопилась. Это будет кстати: новая фамилия и прописка. Здесь, в этом доме. Ты ведь пропишешь у себя жену? Недельки через две. Так? И ты признаешь своим ребенка?

— Ты же только что сказала…

— Мало ли что я сказала! Я сказала, что не поеду в Горетовку. А теперь говорю: поеду. Если ты так на этом настаиваешь. Гормоны, понимаешь? С беременными это случается. Но сначала я позвоню Марусе. Мне надо привести себя в порядок.

Он без сил опустился на стул и вытер со лба пот. Ольга ушла в гостиную, где остался мобильный телефон. Набрала номер и услышала знакомый голос:

— Маруся, ну куда же ты пропала?

Никто уже и не помнил, как на самом деле звали этого странного человека. Всех своих многочисленных клиенток, независимо от возраста и положения, он звал Марусями. Это имя к нему и прилипло. Маленький, полный, но подвижный, словно ртуть, и глаза такие же, блестящие, металлические, пегие волосы стянуты на затылке в хвост простой аптекарской резинкой. Эта копеечная резинка уже стала достопримечательностью салона, где самая дешевая стрижка стоила четыреста долларов. Всем своим клиенткам Маруся был лучшей подружкой, они охотно с ним откровенничали. Ходили слухи, что он гей, но это мало кого волновало. Его сексуальная ориентация и то, как он проводит свободное от работы время. Во время сеанса Маруся никогда не говорил о себе, только о женщине, над головой которой колдовали его руки. Качество бесценное в век безмерного эгоизма, когда людей интересуют только они сами, их собственные достижения и проблемы. Запись к Марусе была на месяц вперед, Ольге повезло, что было лето и многие клиентки разъехались. Кто по модным Л»рортам, кто по дачам. Договорились быстро, после чего она пошла объясняться с Лешкой.