Осень на краю света - Дмитрий Заваров Страница 11

— Ты извини, земляк, за халяву, — попросил Кабан.

— Ну да, поправиться надо, а денег нету, — подхватил Митяй. — Мы, эта, принимали вчера немного.

— И позавчера, — добавил отец Димитрий.

— Ну, эта, и… да. Подхалтурили тут немного. Надо было отдохнуть, от работы и кони дохнут.

Митяй держал стакан двумя руками, напоминая белку — особенно когда опять опустился на бревно, поджав к груди ноги.

— Что за люди были? — спросил отец Димитрий.

— А? — не понял Митяй.

— Что за люди на настоятеля напали?

— Так, эта, не знаю я. — Митяй поиграл бровями. — Вроде Хунькины.

— Чьи?

— Тарас Хунько называется, — ответил Кабан.

— Местный новый русский с Украины, — подхватил Митяй. — У него с той стороны деревни птицеферма. Мимо проходишь, воняет, эта, так, что глаза режет. А сам он сюда приехал в начале девяностых. Молоком барыжил. Потом поднялся, начал курями-яйцами торговать. Сука, эта, каких поискать.

— Выпьем, — напомнил Кабан.

Стаканы врезались друг в друга, хрустнули, упруго изогнув кромки. Водка обожгла, скособочила, застряла в горле, где-то чуть пониже кадыка.

— Курва, — просипел Кабан, моргая заслезившимися глазами.

— А ты что хотел за сорок пять рублей? — свистящим шепотом поинтересовался Митяй.

— Многих в лихие годы водка покосит, — сказал отец Димитрий, подхватив со стола яблоко.

— Точно, — согласился Кабан, выуживая огурец.

— А как не пить? Ты, отец, эта, сам видишь, как живем. Как собаки! Жизни не стало. Работы нету.

— А что ты умеешь?

— Да я что угодно! — Митяй возбужденно вскочил с бревна. — Я и плотник, и сантехник, и автослесарь. Мне что хошь скажи — я никогда от работы не отказывался.

Ветер набросился на деревья, несколько листьев, кружась, опустились на стол, один — прямо в стакан Кабана. Тот хотел было вытащить, потянулся, но почему-то передумал. Солнце рассыпалось бликами на округлостях бутылки. С креста церкви сорвалась ворона, понеслась через поле в сторону детского дома, протяжно каркая.

— Я, эта, сто профессий имею, если на то пошло, — невнятно закончил Митяй, прикуривая.

— К Хуньке наймись, курей пасти, — поддел Кабан.

После принятой водки лицо его раскраснелось, на лбу выступил пот. Он расстегнул молнию, под курткой оказалась засаленная тельняшка с растянутым воротом, из-под которого виднелся край какой-то татуировки.

— Хунька — падла, я у него работал как-то. — Глаза Митяя зло заблестели. — Он меня на бабло серьезное кинул.

— А с чего ты решил, что это были люди вашего Хуньки? — спросил отец Димитрий.

Он тоже поднялся, отряхнул шинель и, выудив из пачки «Приму», покатал меж пальцев. Митяй с готовностью подставил горящую зажигалку.

— Разве священники курят? — удивился Кабан.

— Нет.

— А как же ты…?

— Грешен.

Солнце грело все ощутимее. От пожухлой, мятой травы на склоне поднимался пар. Вода в ручье на фоне желтеющих камышей казалась черной. Запахло сеном.

— Так значит, узнал людей? — снова спросил отец Димитрий.

— Эта, вроде бы, — вдруг засомневался Митяй. — Темнело уже, так? Но кажись, его амбалы, эта…

— А ты просто смотрел? — Кабан сплюнул.

— Нет! Достал, эта, шашку и всех порубал! — огрызнулся Митяй.

— Очко сыграло?

— А ты чего меня подкалываешь? — обиделся Митяй. — Мне не в падлу вступиться. Сам знаешь. Эта… Я тогда с Петрухой от бригады с Калуги вдвоем отбился, понял?

— С каким Петрухой? — поднял бровь отец Димитрий.

— Был тут товарищ один, Петруха, автосервис у него был, — сказал Митяй, снова присаживаясь. — Вот я у него, эта, два года работал, машины чинил. Ну и, эта, приехали с Калуги братки, хотели крышевать. Мы их тогда так отмудохали, что больше, эта, не приезжали. А Петруха потом спился и помер…

— Хороший человек был, — скупо кивнул Кабан.

— Само собой, — согласился отец Димитрий.

— Чего само собой?

— Среди алкоголиков сволочей не бывает.

— Почему так считаешь? — удивился Кабан.

— Они промеж вами не задерживаются. Либо в могилу, либо в трезвую жизнь. Вы, Божьей милостью, держитесь только на человеческом сочувствии. А к сволочам какое сочувствие?

— Думаешь, мне много сочувствия перепадает? — враз насупился, помрачнел Кабан.

— Да уж побольше, чем вашему Хуньке. Тебя люди из сугроба зимой поднимут и пусть пинками, но домой проводят. А его?

— Обоссут еще сверху, чтобы примерз крепче, — прохихикал Митяй.

— Я бы поднял, — заявил Кабан.

— Потому и тебя поднимают, парень. И в магазине водку в долг отпускают, когда загибаешься. Понял мысль?

— Я никому ничего плохого не сделал — вот почему!

— За это и жив пока еще. Несмотря на всю эту мерзость, — указал отец Димитрий на бутылку.

— Еще? — тут же отреагировал Митяй, дернувшись к столу.

— Наливай!

— Вот! — поднял палец Кабан. — Все пьют.

— Все пьют, да не все выпивают, — промурлыкал себе под нос Митяй. — Давай, эта, мужики, за нас с вами, за хрен с ними. И чтобы у нас, эта, все было и ничего нам за это не было. Не ради пьянства окаянного…

— Ты на следующие тосты оставь! — попросил Кабан.

— Короче — дернули!

— Ваше здоровье! — отозвался отец Димитрий.

Кабан, опрокидывая стакан, широко раскрыл рот и захватил плавающий в водке березовый листок. Закряхтели, зашмыгали носом, захрустели яблоками. Уже подкатывалось опьянение, накрывало волной. Растекалась по телу лень. И даже Митяй порастерял свою судорожную расторопность.

— Хунька этот иконой интересовался? — спросил отец Димитрий, дождавшись, когда собутыльники отжуют закуску.

— Кто знает, — пожал плечами Кабан, снова наполняя стаканы.

Он за все время лишь несколько раз глянул на отца Димитрия. Предпочитал не смотреть на собеседника. В отличие от Митяя, который имел привычку во время разговора елозить взглядом по лицу — как будто приценивался, решал: подходит или не подходит?

— Хунька, эта, в церковь-то ходит. Ну а кто не ходит? Все в рай хотят.

— В рай? — осклабился отец Димитрий.

— Ладно, ладно! Не начинай. Знаем. Все как свиньи живем.

— В России всегда так, — покачал головой Кабан, глядя в даль. — Самая скотская страна.

— Чего несешь-то? — Митяй вскочил, встал напротив. — Что тебе не нравится?