Черные перья. Работа для гробовщика - Марджери Эллингем Страница 11

– Идите и поплачьте внутри, – внушал он им с добродушием коренного жителя Лондона. – Лейте слезы у очага в кухне, сделайте божескую милость, как добрые христианки. Заходите. Вот так, вот так, уже лучше. Заберите ее с собой, мамаша. Пусть идет с вами. Ну же!

– Нет. Нельзя ей здесь оставаться. Ни минуты больше. Она поступает правильно. А мне без разницы, кто вы такой. Если полисмен, то извольте предъявить ордер.

Миссис Сэндерсон использовала тон рыночной торговки, тонкий и визгливый, способный кого угодно вывести из себя, и противный, как звук ножа для рыбы, который точат наждаком.

– Боже милостивый! – воскликнула Габриэлла.

В этой фразе отчетливо прозвучал упрек, и Фрэнсис поспешно выглянула наружу.

– Могу я вам чем-то помочь? – громко спросила она.

Голос, донесшийся будто из облаков, произвел мгновенный эффект. Миссис Сэндерсон захлопнула рот, а Молли оборвала свои слезливые причитания. Полисмен в штатском поставил чемоданы на дорожку и снял шляпу.

– Получен приказ, согласно которому никто не должен покидать дом, мисс, – вежливо объяснил он.

– Ясно. Пожалуйста, вернитесь в дом, миссис Сэндерсон. И ты тоже, Молли. У вас не отнимут слишком много времени, а завтра сможете взять выходной.

Розовое, но словно намазанное черникой личико высунулось из мягкого укрытия груди миссис Сэндерсон.

– Я вовсе не собиралась брать выходной, мисс. Я решила уволиться.

– Стыдоба, – пробормотала экономка.

– Неужели? – удивилась Фрэнсис.

Все слуги Мейрика были замечательными людьми, незаменимыми в хозяйстве, так что их приход на службу или увольнение неизменно становились предметом обсуждения в семье. И поэтому столь поспешное бегство выглядело чем-то совершенно новым и из ряда вон выходящим. Однако при сложившихся обстоятельствах время и место для дебатов на подобную тему не представлялись подходящими.

– Что ж, сможете покинуть нас завтра, – пожала плечами Фрэнсис. – А сейчас возвращайтесь в дом. Я спущусь к вам.

– Да уж, пожалуйста, спуститесь, мисс, – в голосе экономки звучало много невысказанного и не слишком приятного для Фрэнсис. Она обняла Молли, которую никогда вроде бы не любила, с почти материнской нежностью.

Фрэнсис закрыла окно и подошла к туалетному столику, чтобы взять зеркало. Ее голова была настолько занята этим примечательным мелким инцидентом, что она толком не смотрела на Габриэллу, пока не склонилась через постель, подавая ей небольшое зеркальце с ручкой. Внезапная перемена во внешности старой женщины поразила Фрэнсис. Миссис Айвори сидела совершенно прямо, напоминая куклу, лицо превратилось в пожелтевшую маску. Но глаза были живыми и яркими, блестели, полные подозрительности, как глаза мыши.

– Что она сказала?

– Ничего особенного. Просто Молли, наша маленькая горничная, собирается увольняться и хотела уехать немедленно, но полицейский заставил ее вернуться… Боже мой! Бабушка! С вами все в порядке? Не лучше ли вам прилечь?

Габриэлла закрыла глаза.

– Ложитесь, дорогая моя, – попросила Фрэнсис. – Обопритесь на мою руку и откиньтесь назад.

Старуха позволила уложить себя на подушки.

– Все это утомительно, – капризно вымолвила она, но и такая фраза прозвучала утешительно, поскольку была произнесена громко и отчетливо. – Где Доротея?

– Я скоро пришлю ее к вам.

– Нет. Не надо. – Сухая рука ухватила Фрэнсис за кисть с поразительной силой. – Оставайся здесь сама.

Она лежала почти неподвижно, но крепко впилась пальцами в руку Фрэнсис. Лицо приобрело спокойное выражение, и ничто не указывало на то, что она испытывает боль. Фрэнсис сообразила: ее держали мертвой хваткой, чтобы она не ушла, а вовсе не для поддержки.

– Мне надо спуститься вниз, – тихо сказала девушка. – А к вам я все-таки пришлю Доротею.

– Нет. – Глаза Габриэллы оставались закрытыми. – Фрэнсис, тебе никогда не приходила в голову мысль, что твоя сводная сестра… немного со странностями?

Было невозможно неверно интерпретировать ее слова, а столь прямолинейный вопрос, эхом повторивший вопрос Филлиды о Роберте, застал Фрэнсис врасплох.

– Нет, – ответила она. – Нет, дорогая моя.

– Однако ты вздрогнула, милая. – Черные глаза открылись и снова пристально смотрели на нее. – Она разговаривает с тобой?

– Не слишком часто. Но она в порядке. Разумеется, случившееся стало для нее страшным ударом.

– Естественно. Ты напоминаешь мне своего деда. Он никогда никому ни в чем не признавался. А эта одержимость Филлиды врачами – признак подлинного заболевания. Настоящая мания. Значит, она ничего не слышала?

– Слышала? Когда именно? В ту ночь, когда Роберта… В ту ночь, когда умер Роберт?

– Нет, раньше. Гораздо раньше.

– Дорогая моя, я не понимаю, о чем вы.

– Забудь обо всем, милая, – промолвила Габриэлла. – Я настолько стара, что у меня порой разыгрывается воображение. Слышишь? Кто-то идет по лестничной площадке.

Фрэнсис повернула голову. Все ненадолго успокоились, и сам дом словно тоже затаил дыхание.

– Я ничего не слышу.

– Но там точно кто-то есть. Мое милое дитя, я спала в этой комнате целых тридцать лет и научилась различать посторонние звуки. Открой дверь.

Фрэнсис пересекла комнату, охваченная испугом. Роберт умер, Мейрик находился в отъезде, полиция наводнила дом, Филлида снова свалилась с болезнью, Дэвид Филд… Похоже, Дэвид Филд оказался замешанным в это дело, а теперь еще Габриэлла впала в старческий маразм. Тяжелая, плотно обитая кожей дверь открылась бесшумно, и мисс Дорсет, стоя на пороге в нерешительности, чуть не подпрыгнула от удивления.

– Я не хотела стучать, боялась, что миссис Габриэлла спит, – прошептала она, взяв Фрэнсис за руку и выводя ее в коридор. – Отправила телеграмму в офис фирмы в Гонконге. Они разыщут вашего отца, где бы он сейчас ни находился. Как такое могло произойти? Вам уже известно хоть что-нибудь?

В тот день все приобретало мучительно четкие очертания, и теперь перед Фрэнсис возник силуэт женщины на фоне арки лестничной площадки. В каждой своей детали образ представлялся необычайно ясным, и она впервые заметила, что седеющие, песочного оттенка волосы мисс Дорсет слишком редкие, вопреки усилиям тщательно начесывать их, лицо неестественно заострено, кожа покрыта мелкими пятнами, пять морщин на лбу чрезмерно рельефны. От возбуждения на скулах выступил румянец, а во всей ее внешности проступали натужная сердечность, натянутая симпатия, подрывавшие веру в искренность и надежность.

– Я стараюсь как можно дольше все скрывать от сотрудников фирмы, – поспешно продолжила она, – но скоро сюда слетятся репортеры, знаете ли. Как вы пожелаете обращаться с ними?

Даже в этот момент, когда нежелательная огласка несчастья оставалась угрозой, о которой никто еще даже не успел толком задуматься, вопрос показался Фрэнсис абсурдным.