1793. История одного убийства - Никлас Натт-о-Даг Страница 11

Иногда он уговаривает себя, что уже умер. Бóльшая часть его организма перестала жить в тот день, когда он оставил жену. Но и это не помогает. Тому, что осталось, все равно нужен воздух для дыхания. И физическая боль, что бы там ни щебетали поэты, сплошь и рядом не уступает боли душевной.

Наступает вечер, и он одевается для вечернего выхода. Зеркало в комнате очень маленькое, чтобы увидеть себя хотя бы до пояса, надо отойти к противоположной стене. Вся его одежда на нем, другой нет. Остальное выбросил. Рубаху и длинные чулки он регулярно отдает в стирку – прислуга знает, когда приходить за бельем. Все остальное можно почистить щеткой. Ткань сюртука уже потерлась, и покрой не тот, не à la mode, как теперь говорят на французский лад. Он никогда не ставил одежду на службу тщеславию. Одевался точно так же, как и в годы, что служил в уездном суде. Стиль одежды определил одним словом: корректность. Абсолютное безразличие ко всему, что не относится к рассматриваемому делу.

Обмотал шею шарфом, завязал, повертел плечами, продевая руки в рукава сюртука. Достал из угла трость. Когда-то она служила украшением, но сейчас все чаще приходится пользоваться ею по прямому назначению: иной раз дыхание перехватывает так, что он боится упасть.

Осторожно, стараясь не шуметь, спустился по лестнице – не хотел встречаться ни с кем из обитателей дома Роселиуса.

Спустился к морю, прикрыв рот платком, – незачем дышать ночной сыростью. Найти лодочника труда не составило, и тот за пару кругляшей перевез его в Город между мостами ¹¹. Ночью особенно хорошо слышно, как с южной стороны острова бурлит Стрёммен ¹², но здесь море совершенно спокойно. Тишину нарушают только плеск воды под веслами и натужный скрип старых деревянных уключин.

Лодочник поминутно оглядывается, пытаясь найти проход в лабиринте кораблей на рейде у Корабельного моста. То и дело складывает весла вдоль бортов и, тихо ругаясь, отталкивается руками от толстенных, до звона натянутых якорных канатов. Терпко и приятно пахнет смолой, но есть и другие запахи: ром, кофе, корица, табак.

Через полчаса Винге расплатился и вышел на берег, опираясь на подставленную руку лодочника. Отсюда до Баггенсгатан – пять минут неторопливой ходьбы.

Баггенсгатан – улица борделей. Четыре этажа – четыре борделя. Следующий дом – три. Бордели в борделях, бордели под борделями и над борделями. Отовсюду слышны непристойные песни, прославляющие интимные достоинства Венеры и ее жриц. Некоторые, как и Винге, закрывают лица платками – наверняка женатые.

Хозяйка, унаследовавшая заведение от блаженной памяти капитана Альстрёма, приветствует его почти незаметным кивком. Лицо ее непроницаемо и загадочно, но не дает ни малейшего повода сомневаться, что ей уже очень много лет.

– Она свободна?

Мамзель качает головой.

– Я подожду. Пусть постелют чистые простыни и приведут комнату в порядок.

Он тяжело сел на стул, опираясь на трость.

Еще один загадочный взгляд, и хозяйка оставила его одного.

Винге погрузился в свои мысли, едва замечая входящих и выходящих посетителей.

Прошел почти час. Наконец хозяйка появилась на галерее и помахала ему рукой. Винге поднялся по лестнице и открыл знакомую дверь.

Она ждала его, сидя на краю кровати и соблазнительно скрестив ноги. Та, которую в борделе называли Цветок Финляндии. Он не сразу ее нашел. Ему нужна была женщина в его возрасте, а тридцать – большая редкость для этой профессии. Но ему повезло. Она выглядела замечательно, несмотря на годы, хотя в ее мире женщины старятся вдвое быстрее.

В глазах мелькнула искра узнавания, девушка радостно улыбнулась, и в ней произошли мгновенные изменения. Плечи опустились, кокетливо выпрямленная спина вернулась в обычное положение.

– Это вы! Старая ведьма ничего мне не сказала.

Приятный, теплый и забавный финский акцент. Винге молча кивнул. Обвел комнату глазами – все ли сделано, как он просил. Протянул ей маленький тряпичный сверток – давно договоренная сумма. Она зна́ком попросила положить деньги на комод.

– Вы на всю ночь останетесь, как всегда?

– Да, Юханна. Надеюсь, денег хватит.

Она засмеялась:

– Даже если бы и не хватило, я бы сделала вам скидку. Вы мой самый лучший клиент. Хорошо платите и мало требуете. Обычно наоборот. Или пожелаете что-то особенное?

– Нет, Юханна. Ничего особенного. Все, как всегда.

Он снял плащ, развязал галстук. Достал из кармана жилета маленькую бутылочку и протянул Юханне. Она опять улыбнулась, вынула пробочку, капнула несколько капель на ладонь и провела по шее и груди.

Винге стянул рубаху и брюки, она тоже разделась, и они залезли под одеяло.

Он повернулся к ней спиной. Она положила руку на лопатку: точно так, как он ей показывал.

Юханна очень похожа на его жену – такие же светлые волосы, такие же синие глаза. А теперь и пахнет так же, и рука такая же теплая.

Она задувает свечу и долго прислушивается, как успокаивается его дыхание, как он вздрагивает, словно боится проснуться… и тогда она гладит его по лбу или напевает колыбельную – и этому жесту, и словам, и мелодии колыбельной научил ее он.

Он открывает глаза на рассвете и, как всегда, не может определить, что несет с собой момент пробуждения: облегчение или страдание. Рассудок еще не проснулся и позволяет ему создать иллюзию, что ничего не изменилось, все точно так же, как было раньше.

Медленно, стараясь не шуметь, одевается. Но Юханна все равно просыпается от звука поворачиваемого в замке ключа.

– Сегодня в последний раз.

– Почему? Я что-то сделала не так? Или вам надоела эта игра?

– Нет-нет, ты молодец. Но у меня больше нет денег.

Она грустно улыбается и пожимает плечами.

Винге взял плащ и заметил, что ткань на локте протерлась.

Значит, он одет вовсе не так, как рассчитывал. Не скромно и корректно, а просто-напросто дурно. А он-то надеялся, что этих тряпок хватит до конца жизни.