Игра без правил - Энтони Гальяно Страница 11

— Понимаю. Я должен стоять, как Кэри Грант.

— Да ну? А если, умник хренов, она сидит у бассейна, кругом жара, а ты думаешь: какого черта? И тут она просит помазать ей спину лосьоном для загара. Что ты скажешь тогда, Чарли Чан? Что? «Кэл, я обосрался. Ее папаша едет сюда с огнеметом, спаси меня, Кэл!»

Я расхохотался.

— Из какого фильма ты это взял?

— Из жизни, блин. Я веду свое дело уже пятьдесят лет. С тех пор, как война кончилась. Я был тогда красавцем, гора мускулов. И без таблеток, не как Рауль. Он, кстати, снова химию жрет. Знаешь, сколько женщин пыталось меня убить? Давай угадай.

— Ладно, — сказал я. — Десять.

— На самом деле девять. Потом я состарился и перестал делать глупости. А ты по этой части пока еще на действительной службе. Я, правда, подумываю вернуться. У меня еще так стоит, что норковую шубу можно повесить. Ха! Пари держу, ты не знал эту шутку.

В том году я жил у самого побережья в Серфсайде, неподалеку от старого кинотеатра, который мои друзья арендовали и превратили в тренажерный зал. Там я работал с несколькими клиентами. Я переехал на волне общей миграции с юга на север после урагана 1998 года, когда квартплата на Саут-Бич поднялась настолько, что надо было или покупать кооперативное жилье, или всю жизнь помогать домовладельцу учить детей в Гарварде. В конце концов я перебрался на север.

Квартирный ажиотаж еще не достиг Серфсайда, и цены пока были вполне приемлемыми. Дом на Байрон-авеню, где я поселился, состоял из двухэтажных квартир и назывался «Герб Ланкастера». Неоновая вывеска на фасаде не работала, бело-голубые стены выцвели под беспощадным солнцем. Владел домом и следил за ним восьмидесятилетний старик по фамилии Стернфелд, почти такой же угрюмый, как Кэл. Он любил стоять на крыльце, опираясь на костыль, как старый адмирал на носу корабля, и ветер развевал его седые космы.

Когда я пришел посмотреть на квартиру, Стернфелд оглядел меня так, будто старался оценить, сколько проблем я ему доставлю. Узнав, что у меня есть работа, он пришел в такой восторг, словно это было невероятное достижение. Еще больше он обрадовался, когда я сказал, что не женат и у меня нет даже аквариумной рыбки. В конце концов он пообещал снизить квартплату на сто долларов, если я три раза в неделю буду гулять с ним по вечерам.

Так, за четыреста долларов в месяц, я получил квартиру с одной спальней и двумя входами. Если в жаркий день распахнуть настежь обе двери, начинался приятный сквозняк. Впрочем, следовало быть осторожным. Район оказался не таким уж тихим и безопасным. Однажды, выйдя из душа, я поймал какого-то обгоревшего на солнце психа со стеклянным глазом, который пытался вынести через заднюю дверь мой ноутбук. Короче, цена за квартиру была разумной, а вот местное население могло таковым и не быть. С тех пор я стал более бдительным.

Спокойный человек, который не сует нос в чужие дела и не владеет стереосистемой с огромными колонками, обычно уживается с соседями. Ужился и я. Слева от меня обитала семья из Эквадора. У них был двадцатилетний сын, за которым однажды вечером явилась полиция: он решил, что парковать чужие машины не так выгодно, как продавать их. Родители знали, что я был полицейским, и попросили его проконсультировать. Я сделал все возможное. После этого он стал разводить питбулей для собачьих боев в Хайалиа, но полиции такая идея тоже не очень понравилась, так что парень вернулся в местный колледж, где искал теперь альтернативный путь к благосостоянию.

В однокомнатной квартире справа жил трансвестит Билли Шустер, который работал почтальоном. Звучит избито, но он действительно любил мелодии из бродвейских спектаклей, особенно «Никакой бизнес не сравнится с шоу-бизнесом» в исполнении Этель Мерман, которую он по неизвестным причинам никогда не дослушивал до конца. Я страшно злился, поскольку так и не мог узнать, как завершается песня. Дошло до того, что я с точностью до секунды предсказывал, когда он снимет иглу с пластинки, чтобы опять поставить ее на начало.

Иногда, когда Билли оставлял дверь открытой, я видел его у гладильной доски в лифчике и трусиках, отутюживающим свой вечерний наряд. Песочного цвета лохматый парик лежал на краю доски, как унылый кот. Билли однажды сказал, что я нравлюсь ему, потому что принес в дом стабильность. На мой взгляд, это Билли был здесь символом постоянства. Он снимал квартиру уже пятнадцать лет. Иногда по вечерам во дворике, в тени живой изгороди, он играл со Стернфелдом в шахматы. Старику, похоже, было безразлично, одет Билли как мужчина или как женщина, хотя он старался не материться, когда партнер был в женском платье. Ему не нравилось другое — то, что Билли обычно выигрывал.

Когда я подъехал к дому, красный «порше» Вивиан стоял у бордюра, там, где кончались фиолетовые бугенвиллеи, из которых в основном и состояла живая изгородь. Стернфелд сидел в шезлонге под навесом, алюминиевый костыль лежал рядом. Когда я поднялся на крыльцо, он прикрыл глаза от солнца. Я взглянул на закрытую дверь моей квартиры.

— Где она? — спросил я.

— Угадай с двух раз, — ответил Стернфелд. — Говорю сразу, она не у меня.

— Вы впустили ее?

— У нее был ключ, придурок.

— Вы правы. Я забыл.

— Ты сказал, она в прошлом.

— Так и есть.

— Выходит, прошлое вернулось?

— Посмотрим.

— Когда снова пойдем в «Раскал-хаус»? Я там задолжал.

— Скоро.

— Ты говорил то же самое на прошлой неделе.

Когда я перешагнул порог, Вивиан сидела за столиком в нише у кухни. Она встала, подошла и обняла меня, и я прижал ее к себе. Она дрожала от страха и облегчения, словно после долгих страданий обрела надежду на спасение. Я понял, что давно ждал этой минуты, когда и разлуку, и измену можно будет вычеркнуть из жизни одним простым объятием — по крайней мере, на время.

Я взял Вивиан за подбородок и повернул лицом к себе. В темных глазах стояли слезы. Я был рад ее видеть и ничего не мог с собой поделать.

— Волосы подстригла, — сказал я.

— Ненавижу эту прическу, — капризно ответила она. — Слишком много убрали.

— Нет. Тебе идет.

Я спросил, не хочет ли она выпить, достал из холодильника две банки диетической колы и одну вылил в чистый стакан — для Вивиан. Когда я вернулся, она курила «Мальборо». Я нашел на кухне крышку от майонеза и поставил перед ней в качестве пепельницы.

— Я думал, ты бросила.

— Сегодня утром снова начала.

— После убийства неудивительно.

Вивиан побледнела, и на мгновение мне вспомнились испуганные лица несчастных, сидящих в «обезьяннике» в полицейском участке.

— Это кошмар какой-то, — прошептала она.

Она смотрела вдаль мимо меня.

— Самый настоящий кошмар, — подтвердил я. — Что ты собираешься делать?

— Не знаю. Отец сказал, что ты заезжал к нему утром.