Золотая братина. В замкнутом круге - Игорь Минутко Страница 11

– Но почему же меня не поставили в известность?

– Так, Иван Кириллович, мне Валентин позвонил буквально часа в четыре. Хорошо, дома застал – я как раз собирался на дачу ехать.

– Да что у него приключилось?

– Не сказал. Спешил очень. И голос такой… Срывается.

– Ну ладно, потом разберемся.

Непонятная тревога, возникшая вроде бы без всякой причины, заставила сильнее забиться сердце Ивана Кирилловича.

– Хорошо… – Любин помедлил. – Выйдем-ка на минутку.

Они оказались в коридоре. Директор музея плотно закрыл дверь.

– Вот что, Никодим Иванович, – сказал, волнуясь, Любин, – сейчас ко мне пожалуют гости. Вернее, один очень важный гость со своей охраной. Мы пройдем в зал с «Золотой братиной». Когда будем выходить из кабинета, я тебе позвоню, и ты отключишь сигнализацию стенда с сервизом…

– Это зачем же? – насторожился командир охраны. – Такого еще никогда не было за все время, как я здесь работаю. И по инструкции не положено.

– А слово директора вам не приказ? – улыбнулся Иван Кириллович, и только что возникшая тревога исчезла: «Совсем я психом стал». – Не волнуйтесь, Никодим Иванович. Все сами увидите и поймете. Я вам позвоню, и вы, отключив сигнализацию, тут же выведете на монитор картинку зала с «Братиной».

– Понятно… – задумчиво протянул Воротаев.

Иван Кириллович взглянул на часы и заспешил в свой кабинет. Николай Якименко из своей будки позвонил ровно в половине седьмого:

– Иван Кириллович, они подъехали. Пропускать?

– Разумеется, Коля! Пропускайте!

«Встречу графа на крыльце», – решил Любин, поднимаясь с кресла. В это время в помещении охраны Федор Рябушкин закончил все приготовления для дружеского ужина. Воротаев сидел в кресле перед телевизором и, весь отдавшись зрелищу, смотрел спортивную передачу – шла захватывающая велогонка по городам Европы, очередной этап.

– Никодим Иванович, у меня все готово, – сказал молодой охранник.

– Ну-ка, ну-ка! – встрепенулся командир смены, с явной неохотой отрываясь от телевизора.

Он поднялся, осмотрел стол, улыбнулся:

– Неплохо! Но чего-то не хватает. Водка «Абсолют» особой закуски требует. Вот что: есть у меня баночка паюсной икры, случайно в сумке оказалась.

Дело в том, что, появившись в помещении охраны без десяти пять, когда и Федор, и второй рядовой охраны, Остап Цугейко, были уже на месте, Никодим Иванович объяснил ребятам, что ему придется в эту смену подменять их командира.

– Тут, хлопцы, такое дело. День рождения у меня сегодня. Собрался с семьей отметить на даче, а тут ваш Валентин Николаевич звонит. Как отказать товарищу? Так что есть предложение… – Он вынул из хозяйственной сумки матовую бутылку «Абсолюта» и, открыв холодильник, сунул ее в морозилку. – И мой день рождения отметим, и за более тесное знакомство выпьем.

Остап Цугейко, высокий, чернобровый, с тонкой талией и непомерно широкими плечами, работал в охране музея всего второй месяц и, наверно, поэтому промолчал. А Федор Рябушкин, проглотив слюну, изрек:

– Хоть и на посту мы, да и по уставу службы не положено… Но по такому случаю…

– Молодец! – одобрил Никодим Иванович, засмеявшись. – А со службой мы справимся и выпьем совсем понемногу.

– Тогда другое дело, – смущаясь, кивнул чернобровый Остап.

Федор готовил бутерброды с черной икрой. Никодим Иванович Воротаев, вернувшись в мягкое, располагающее к покою кресло, опять стал наблюдать за велогонкой – сегодняшняя трасса проходила по горной Чехии.

Иван Кириллович Любин стоял на ступенях каменной лестницы особняка, которая вела на просторную веранду с полукругом легких ампирных колонн, а в глубине веранды были видны парадные двери музея. Через небольшой двор к Любину шли трое. В коренастом человеке в светлом летнем костюме с черным кожаным кейсом директор сразу угадал графа. Александр Петрович Оболин был достаточно молод – лет тридцати пяти. Окладистая густая борода с легкой проседью, темные очки, высокий лоб, жестко сжатые выразительные губы; во всем облике присутствовали достоинство и уверенность. По бокам, приотстав на полшага, следовали два молодых человека в одинаковых костюмах цвета хаки свободного покроя – оба с короткой, тоже одинаковой, стрижкой и с бритыми шеями.

– Добрый вечер, дорогой Иван Кириллович! – первым заговорил граф Оболин, протягивая широкую белую ладонь.

– Добрый вечер, Александр Петрович.

– А это мои молодцы – Евгений и Станислав. Оба молодых человека сдержанно поклонились.

– Прошу! Прошу сначала ко мне! – Директор музея не мог отделаться от ощущения нереальности происходящего: ведь в этом кожаном кейсе…

Станислав остался стоять у двери кабинета Любина, а Евгений, бросив Ивану Кирилловичу тихо и бесстрастно: «С вашего разрешения», вошел в кабинет первым, быстро осмотрелся, взял стул, перенес его к двери и прочно сел, расставив ноги.

Они сидели друг против друга – Любин в своем кресле, Оболин в таком же кресле по другую сторону письменного стола.

– Так… – Директор музея от переполнившего его волнения не знал, как приступить к делу. – И с чего же мы начнем?

– Давайте, Иван Кириллович, начнем с самого главного. – Граф Оболин положил на стол кожаный кейс, поколдовал с кодами на двух замках, которые один за другим послушно щелкнули. Поднял крышку. Внутри кейса, во всю его длину, лежал продолговатый предмет, завернутый в зеленоватую фланель. – Прошу! – Александр Петрович передал директору музея сверток. – Давайте отметим историческую важность момента. Итак, глубокоуважаемый Иван Кириллович, сегодня, двадцать четвертого июля тысяча девятьсот девяносто шестого года, через четверть века после кончины моего деда, русского графа Алексея Григорьевича Оболина, я выполняю его волю, согласно завещанию покойного. Отныне сей предмет принадлежит вам!

– Не мне… Музею… России… – Горло Любина сдавил спазм, и он не мог говорить дальше.

Александр Петрович медленно, будто остерегаясь чего-то, развернул мягкую фланель.

И в руках его оказалось продолговатое золотое блюдо дивной, совершенной формы. На его дне пунктирными линиями была изображена деревянная часовенка, охваченная беспощадным пламенем, которое сильный ветер сбивал набок… За этим пожаром, переданным лаконично и скупо, непонятным, непостижимым образом угадывались народная беда, вселенское горе…

– Оно, оно… – шептал Любин. – Отец так и описал в одной своей статье это блюдо – последний, недостающий предмет «Золотой братины». У нас в витрине для него оставлено место.

– Так идемте же, Иван Кириллович! – воскликнул граф Оболин. – Пусть это блюдо займет в вашей витрине свое место. Все формальности мы выполним потом. Очевидно, я должен получить соответствующий документ, заверенный юристом или нотариусом. А может быть, печатью вашего музея. Но это потом, потом! – Чувствовалось, что граф тоже взволнован.