Проект "Мегаполис" - Александр Трапезников Страница 11

Свете Муреновой недавно исполнилось двадцать лет, но выглядела она еще моложе, будто только что окончила школу. Было в ее лице что-то наивно-простодушное, детское, даже невинное, и таилось оно в изумленных или испуганных влажных серых глазах, в округлых щечках, в сладкой персиковой коже — словом; во всем ее пушистом и светлом облике. Ей очень подходило данное при рождении имя. Некоторых девочек нарекают Светами, а они, вырастая, превращаются в чернооких и темнокудрых повелительниц ночи, роковых смуглянок, в которых нет ни капельки света. Эта же девушка, наоборот, словно бы излучала некое свечение — неяркое, но достаточное для того, чтобы успокоить и отогреть хотя бы одного человека. В своих полуденных грезах Сергей Днищев оказался прав, угадав ее настоящее имя.

Она выросла в интеллигентной семье, где не было гнетущей тоски или пьяных окриков, все выглядело пристойно и умилительно надежно. Папа занимался литературой, и, хотя выдающимся поэтом не стал, тонюсенькие книжицы его стихов с периодичностью раз в пять лет появлялись на прилавках магазинов, а мама музицировала и преподавала в школе. Девочка росла, развивалась, обучалась бальным танцам и была счастлива. Родители оберегали ее от улицы и подруг, а по вечерам они все вместе, втроем, слушали классическую музыку.

Но наступили лихие времена, в вихре которых закружились и папа с мамой. То, что они украдкой обсуждали на кухне со своими друзьями, гордясь тем, что показывают фигу в кармане, выплеснулось со страниц газет и журналов, с экранов телевизоров и с митинговых трибун. Первой опьянела интеллигенция — ей хватило одной рюмки свободы, в отличие от русского мужика, которому надо опрокинуть несколько стаканов. Папа и мама, считая себя, естественно, мозгом нации, не пропуская ни одного митинга, кричали здравицы демократам, плакали от радости и проклинали коммунистов, предлагая немедленно вить веревки из конопли и вешать их на всех фонарях и деревьях. Свои партбилеты и папа и мама тем не менее не сожгли принародно, а завернули в тряпочку и спрятали на дно комода. На всякий случай. А вдруг все вернется?

Хитрюги родители чуть было не угадали. Когда ГКЧП до смерти напугало демократов «Лебединым озером», папа за два часа сочинил длинное хвалебное стихотворение, почти ломоносовскую оду, во славу родной компартии и торопливо побежал в газету «Правда», где приняли его машинописные листки и указали на целый ворох таких же. Уходя из редакции, папа столкнулся в дверях с ярым демократом, который тащил увесистую рукопись, заготовленную, очевидно, заранее.

— Как думаешь, простят или не простят? — спросил озабоченный демократ, блуждая глазами.

— А что мы такого сделали? — совсем по-детски ответил папа.

Но испуг прошел быстро, на третий день. Светиных родителей уже можно было видеть возле «Белого дома», рядом с легендарным танком. Как и многие другие в то время, они немножко тронулись рассудком от запланированной провокации и победы. Через два года история повторилась: страх, ненависть, облегчение. Папа и мама стояли около гостиницы «Украина», ели мороженое и громкими криками приветствовали каждое удачное попадание снаряда из танка в тот же самый «Белый дом».

— Бей их, коммуняк проклятых! — восклицал лирический поэт с перекошенным лицом.

Его почему-то не смущало, что там гибнут женщины и дети. Он нутром чувствовал, что так надо, что это отвечает ленинским заветам. Интеллигенция снова была впереди всех. Она была парализована ужасом от гибели трех мальчиков в девяносто первом году и плакала от счастья над трупами полутора тысяч человек, расстрелянных в девяносто третьем.

Свете шел восемнадцатый год, она недавно окончила школу и поступила в Иняз. Политикой она не интересовалась и того, что происходит в стране, не понимала. Но жалела своих родителей, которые как-то вдруг стали дергаными, крикливыми и бестолковыми до смешного. Впрочем, где смех, там и слезы. Папу уже давно не печатали даже в газетах, его слабенький талант, подобно ручейку, усох, да и на теперешние гонорары прожить было бы просто невозможно. Из литконсультантов толстого журнала его «попросили», поскольку из-за недостатка средств в редакции остались лишь сам главный, его зам, курьер и вахтерша. «Скончалась» и музыкальная школа, где преподавала мама. Змея демократии начинала кусать себя за хвост.

Родители крутились, как могли, не понимая, что происходит. Став безработными, они потихоньку распродавали нажитые веши. Ходили на толкучки, стояли в длинных рядах с хрустальными вазами и книгами, терлись возле благотворительных фондов. Света перешла с дневного на вечерний и устроилась работать в районную библиотеку на смехотворную зарплату. Ее еле хватало, чтобы уплатить за квартиру и телефон. Прозревший папаша клял и коммунистов и демократов, втайне мечтая о благодатных «застойных» временах. Света любила и его и маму, но не знала, что сделать, чтобы вернуть им прежние улыбки и радость в глазах. И однажды она решилась на отчаянный шаг.

У нее была подруга по институту — Мила Ястребова, которая как-то в порыве откровенности и по природной болтливости призналась, что уже третий год решает свои финансовые проблемы очень просто — за счет мужчин. Она занималась древнейшей профессией легко и спокойно, с улыбкой на очаровательном личике, а у нее, между прочим, были любимый муж и крохотная дочка. Света поначалу в ужасе отшатнулась от Милы, представив, что было бы, если бы на ее месте оказалась она и об этом узнали отец с матерью.

— С баранов и ослов, которых мы называем мужчинами, надо стричь шерсть, — говорила длинноногая Мила.

— Но ослов, кажется, не стригут? — усомнилась Света, которой не хотелось так сразу терять дружбу с Ястребовой.

— Значит, у ослов есть другие достоинства, которые надо использовать. Ты же себе новую кофточку не можешь купить, дурочка. Тебя же не убудет, верно?

— Вообще-то я думала об этом, — храбро призналась Света.

Ее и правда посещали такие мысли, но только в снах. Дело в том, что до сих пор она оставалась девственницей. Возможно, единственной в своей возрастной категории во всей России. Так уж получилось, что она панически боялась мужских объятий и поцелуев. Когда-то давно ее чуть не изнасиловали подростки в пионерском лагере «Артек», заманив на опушку. Она еле вырвалась, расцарапав им лица, но теперь вздрагивала от каждого прикосновения любого существа, хоть отдаленно смахивающего на мужчину.