Поиграли, и хватит - Марина Серова Страница 11

— Вы хотя бы догадались набрать его не из своей квартиры? — внезапно испугалась я.

— Догадался, догадался… — В зеленых глазах опять мелькнуло снисходительное выражение. — Я и знакомым своим звонил из автомата. Так что любому, кто заинтересуется нашим знакомством, мы сможем сказать, что вы впервые услышали об Александре Ренуа от меня.

— Но другие ребята могли рассказать в милиции, что вчера в поезде Саша полтора часа болтал тет-а-тет с какой-то девушкой.

— Нет, они ничего не сказали о девушке в поезде. Никто из них просто не придал этому никакого значения: они же до сих пор понятия не имеют, кто вы такая. Теперь, конечно, узнают, но я предупрежу их, чтобы молчали про поезд.

Заметив страстный взгляд, которым я давно уже пожирала персики, Рэй решительно пододвинул их ко мне:

— Вот как все это было, Таня. Не вините бедного Александра: он вас не выдал. Ну, почти… Но если бы не это «почти», то мы бы не встретились с вами, правда? — Мой почти клиент продолжал менять улыбки как перчатки. — О, Иисус… Как подумаю, что я мог быть грубым с ним… Всего за несколько минут до его смерти, быть может… Это ужасно, Таня!

— А вы были с ним грубым?

— Да нет… Надеюсь, что не очень. Я понял: ему бесполезно читать мораль. Сказал, чтобы он успокоился и сейчас же шел спать. Утром, как только проснусь, зайду к нему, и мы все обсудим. Утро вечера… умнее — кажется, так звучит русская поговорка?

— Утро вечера мудренее, — машинально поправила я.

— О да, конечно. Спасибо, Танечка. «Утро вечера мудренее», конечно! Примерно так я ему и сказал, только по-английски.

Еще одно совпадение. Похоже, мы с Рэем сегодня ночью говорили Саше Ренуа одно и то же. Только он не послушал нас. Или… или в этот поздний час от бедняги больше ничего не зависело: убийца уже «включил счетчик»…

— Вы разве говорили с Сашей не на своем родном языке? — не знаю зачем спросила я.

— «Родном»? — Рэй искренне удивился. — Вы имеете в виду язык нашей страны? О, Танечка, сразу видно, что вы очень плохо представляете себе Африку. Есть, конечно, язык коренной народности, наряду с французским он является государственным. Ренуа и, например, Роджер Адриамануни знают его хорошо — они из одной провинции. И он для них родной. А вот я, Таня, почти совсем его не знаю, хоть и родился на том же самом острове. Правда, в столичном пригороде. С Александром мы всегда разговаривали или по-английски, или по-русски: французский он знал слабовато, хоть фамилия у него и французская. Видите, Танечка: Африка — странная земля! Загадочная…

Лионовски потянулся к бутылочке.

— Вижу, вижу. Вот, например, вы, Рэй: фамилия у вас польская, но вы, признаться, мало похожи на поляка… Вся странность и загадочность Африки — на вашем лице!

Разливая коньяк по рюмкам, он качал головой в полном согласии:

— Вы правы, Танечка. Тысячу раз правы! Это верно: я похож на самого дьявола. И не удивлюсь, если он действительно был среди моих предков — так запутались и переплелись мои корни! Прадед со стороны отца, кажется, действительно был поляком. А меня — можете такое представить? — в детстве воспитывал настоящий француз— гувернер… Боюсь только, я не научился у него хорошим манерам, Таня!

Рэй погасил одну из своих улыбок — загадочную, как сама Африка.

— Если у вас будет желание, дэтэктив, я вам расскажу увлекательную историю моей жизни… когда-нибудь потом. А сейчас — предлагаю выпить за настоящих друзей. Я убедился, Танечка: это единственное, что имеет цену и о чем стоит сожалеть!

Его хрустальная рюмка с печальным звоном коснулась моей. Что тут добавишь? Мы молча выпили, а затем я перевела разговор на нашего общего, хоть и неведомого пока, врага.

— Рэй, ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос. Только искренне, хорошо?

— Конечно, Таня. Спрашивайте.

— Допускаете вы хоть малую возможность того, что Саша Ренуа сам лишил себя жизни, без постороннего вмешательства? Вот вы сказали недавно: «…если там вообще был убийца».

— Я так сказал?! — Искренние зеленые глаза расширились.

— Сказали. С памятью у меня все в порядке. Так что это — просто слова или настоящее сомнение? Вы давно знаете Ренуа, называете своим другом. Мог ли он, как говорится, сорваться с тормозов, накачаться наркотой и в состоянии транса шагнуть в открытое окно? Мог или нет?

Прошла минута, другая… Лионовски не торопился отвечать. Нервные пальцы играли пустой рюмкой, а прищуренные изумрудные глаза сосредоточенно изучали текстуру паршивого хрусталя. Наконец он поднял их прямо на меня. Сейчас в этих глазах не было ни тени мужского кокетства.

— Не знаю, Таня. — Голос Рэя прозвучал как-то по-новому. — Поверьте, я абсолютно честен с вами. Знаете что… Если бы вы не попросили отвечать искренне, я бы, наверно, сказал не задумываясь: «Нет, он не мог!» И был бы уверен, что отвечаю правду. Вы понимаете меня?

Я кивнула. Он продолжал:

— Я бы еще добавил, что знаю Ренуа как себя самого. Ну и… разные красивые слова о том, что он не мог совершить ошибку, — слова, какие положено говорить о друге. И я действительно могу сказать о погибшем все эти слова. Сказать с чистой совестью, Таня!

Впервые я заметила, что его руки, терзающие пустой сосуд, слегка дрожат. Наверное, он тоже заметил это, потому что оставил в покое рюмку и спрятал руки под стол.

— Но после ваших слов я задумался. Да, я знал Сашу как себя — так мне, по крайней мере, казалось. Но вот вопрос: а знаю ли я самого себя? Разве каждый из нас может сказать, что он знает себя «от и до», как говорят русские? Разве мы знаем, как будем себя вести в каких-то обстоятельствах, в которые еще не попадали? Разве можем угадать, как изменят наше поведение чрезвычайные ситуации и сильные эмоции? Например, страх — за собственную жизнь или за своих близких? Или физическая боль, или страсть, Танечка? Наконец, соблазны: деньги, власть, слава?..

Рэй выдержал паузу, чтобы я прониклась смыслом его слов, потом подался ко мне через стол, сверля глазами:

— Нет, Таня! Мы не можем знать все это. Мы можем только думать, что знаем. Вот почему я не исключаю: могли возникнуть обстоятельства, при которых Александр сам… сделал это. Но я считаю, что в любом случае убийца все-таки был. Даже если он и не находился в комнате Ренуа в момент его смерти.

— Боюсь, я вас не совсем понимаю, Рэй.

— Ах, это, наверное, мой русский язык! Слишком сложный у нас разговор, не хватает слов… Я постараюсь вам объяснить, Таня. Если сам Ренуа сделал себе укол, то он сделал это не по ошибке, вы меня понимаете? Вот в этом я уверен абсолютно! В милиции мне сказали, той дозы хватило бы, чтоб убить пятерых. Не мог Александр так ошибиться, ведь он был медик и учился, кстати, отлично. Значит, он сознавал, что лишает себя жизни! Но почему, Таня, почему? Что произошло? Ведь еще вчера утром, когда мы виделись последний раз, это был самый обычный Саша Ренуа — спокойный, умный, серьезный… Что же могло довести его до самоубийства? Вернее — кто?! Это же очевидно, Танечка: был конкретный человек, который и стал причиной гибели Ренуа. Александр так и сказал мне по телефону: «Случилось чрезвычайное событие, в котором замешан наш студент. Боюсь, что это преступление». И я хочу, чтобы вы назвали мне его имя, дэтэктив, — заключил Лионовски. — Тяжело сознавать, но это будет скорее всего одно из одиннадцати хорошо известных мне имен. Себя я, с вашего позволения, исключил бы, потому что я его не убивал. Впрочем, наших девушек — их в Тарасове четыре — тоже, по-моему, можно исключить. Они на такое не способны. Что скажете, Таня?