Тихий Дон Кихот - Дмитрий Вересов Страница 11

Он подходил к собаке, нацеливался, но, так и не решившись и не осмелившись сбросить на нее камень, говорил: «Это гончая, воздержимся!»

Недавно по грунтовке прошел трактор. Несмотря на густо падающий снег, еще была видна его топорная, вернее, ножевая работа.

– Скоро мы его догоним, – сказал Корнилов.

– Кого? – не поняла Аня.

Михаил уже жил дорогой, а ее мысли были еще там, за монастырскими полуобвалившимися стенами. Она еще видела Акулину с матерчатым узелком в руках. Сунув его Ане, стряпуха вдруг расплакалась, словно ей было жалко расставаться с теплым, живым узелком.

Аню немного задело, что отец Макарий, благословив ее и пожелав счастливого пути, наклонился к Михаилу и несколько минут говорил ему, судя по осанке и движению головы, не церковное, а что-то особенное, личное.

Перейкин сунул им на прощание по визитке, просил звонить ему запросто, без церемоний. Но с утра был немногословен, разворачивал и скручивал между делом какие-то чертежи, во время прощания ронял в снег сметы и расходные ордера. К тому же за ним тенью следовал худощавый, быстро зябнувший архитектор, появившийся в монастыре невесть откуда, как до него шестиструнная гитара и бутылка французского коньяка.

– Тебе Перейкин не понравился? – спросила Аня.

– С чего ты взяла?

– С утра вы напоминали двух мужчин, которые накануне подрались, а потом вынуждены были терпеть друг друга. Было похоже, что вы все уже друг другу сказали и даже сделали, а оставшиеся на утро слова уже ничего для вас не значат.

– Не пила б ты, Аннушка, медовуху ковшиком, – засмеялся Корнилов. – Кстати, Перейкин тоже оказался единоборцем. Оказывается, мы с ним у одного тренера дзю-до занимались, только в разное время. У Нестерова… Потом Перейкин в карате ушел, выступал на первом чемпионате Ленинграда в конце семидесятых, вел какие-то группы. Говорит, первые серьезные деньги заработал, издав книжку по карате. Это уже в начале девяностых. С этого его бизнес и начался… Врет, наверное, как все каратисты.

Машину вдруг повело в сторону. Михаил тут же выправился, но Ане показалось, что этот маневр муж сделал умышленно, отвлекая ее внимание, сворачивая на другую тему разговора.

– Вел ты себя довольно странно, напряженно, – Аня не поддалась на его уловку. – Слушай, Медвежонок, а ты часом не приревновал меня к Перейкину?

– Как ты меня к отцу игумену? – спросил Михаил, подмигивая ее отражению в зеркале заднего вида.

– Иногда трудно жить с опером, – вздохнула Аня. – Наблюдательный слишком, проницательный сверх меры. Оформи в протоколе чистосердечное признание. Обидно, конечно, когда святой старец твою душу словно стороной обходит, а какого-то мента примечает и опекает неизвестно почему. Какая-то детская обида. Понимаешь? Родной отец играет с моей подружкой в куличики. Как тут не дать ей совочком по башке? Признайся теперь ты: что игумен тебе такого особенного сказал на прощание?

– Да я сам до конца не понял, – ответил Корнилов серьезно. – Достоевщина какая-то или толстовщина. То ли судьбу мою какую-то особую предвидит. Хотя сам говорил, что верить в судьбу православному христианину грешно. Запутал меня окончательно. Я думал в монастыре отдохнуть, успокоиться, а ничего из этого не вышло…

За поворотом действительно показался трактор, расчищавший дорогу от снега. Корнилов сначала пристроился за ним, и некоторое время они медленно ехали, слушая тарахтение, наблюдая, как справа вырастает снежный гребешок. Наконец, Михаил не выдержал и остановился.

– Ты так и не ответил мне, – сказала Аня. – Откровенность за откровенность. Ты меня приревновал?

– Да.

Смотреть на удаляющийся трактор почему-то было грустно.

– Ты серьезно? – спросила опять Аня.

– Еще как.

Корнилов занялся приемником, поискал на фиксированных частотах музыкальное сопровождение их разговора, но ничего подходящего не нашел.

– Это очень глупо, – сказала Аня. – Я не дала тебе ни единого повода к ревности. Я не сказала Перейкину и двух слов, кроме того, он мне совсем не понравился…

Аня вспомнила, как обозвала Владислава про себя «дураком». И на всякий случай этим же словом сейчас мысленно обозвала своего мужа.

– Не нравятся мне такие человеки-оркестры, – продолжила она. – Семнадцатилетняя дурочка может им, конечно, здорово увлечься. По-моему, он надоедает раньше, чем успевает понравиться. Я тебя убедила? Или продолжить?

– Можешь не продолжать. Потому что не в этом дело.

Трактор быстро уменьшался в размерах, а потом вдруг пропал, видимо, на повороте.

– Это все странно, на уровне ощущений, – заговорил опять Корнилов. – Я даже не знаю, как это тебе объяснить. Помнишь, ты мне говорила, что мысль изреченная есть ложь? А высказанное чувство? Наверное, еще больший обман. Что же это было такое? Ревность к воображаемому? Ревность к возможности другой жизни для тебя?

Их взгляды встречались то в панорамном зеркале, то наяву, но каждый раз первым взгляд отводил Корнилов.

– Ты представляешь? Я стал мечтать за тебя. Что по этому поводу говорит мировая литература? Это любовь или ревность? Вот бы, думаю, Ане это или то. Вот увидел этого Перейкина и подумал, что тебе как раз и нужен такой праздник. Праздник, который всегда с тобой. Он-то тебе гораздо больше подходит, чем усталый, нервный следователь, или, как ты неграмотно выражаешься, опер…

– Это что еще за моления мученика Христофора? – строго спросила Аня. – От меня ты собачьей мордочки не дождешься. Меньше тебя любить я не буду, Христофор, и мечтать за меня больше не смей.

– Кстати, насчет собачьей мордочки, – улыбнулся Корнилов. – Если подобрать ко мне собачью породу, то я, пожалуй, самая неинтересная и неудобная в быту. Какая-нибудь охотничья. Сеттер, например, или гончая. В городской квартире такую собаку держать бесполезно. Тапочки приносить она не будет, соображает плохо, играть с ней неинтересно. У нее – один только нюх, след, охотничий инстинкт. Только почуяв кровавый след, эта собака преображается, пропадает ее глупость и вялость…

– Пока ты это говорил, я не почувствовала в тебе глупости и вялости, – перебила его Аня. – Или ты уже вышел на кровавый след? А может твой кровавый след – это я?.. Если бы знала, что православный монастырь на тебя так подействует, никогда бы тебя туда не потащила. В прошлом году после синтоистского или буддистского ты был гораздо бодрее. Я-то думала немного отогреть твою оперативно-следственную душу, а ты уж совсем раскис. Чего доброго возьмешь котомку, посох и пойдешь по святой Руси.

– Интересно, а почему бы современным странникам ни перемещаться по земле на автотранспорте? Святых мест можно посетить больше, и ночевать гораздо комфортнее. На бензин можно собирать милостыней. Вот православные священники освящают избирательные округа на самолетах, опыляют местность святой водой с «кукурузника»…