День назначенной смерти - Алексей Макеев Страница 11

«Вот и проходит жизнь в достойных занятиях», – тоскливо думал Максимов, пробираясь по узкому, заставленному шкафами коридору. Пьянчужка, к прочим достоинствам, оказалась еще и хромоногой. Он не смог скрыть брезгливую гримасу, втягиваясь в узкое, специфично ароматизированное помещение. Интерьер убогий, «отделка» просто на зависть – утеплитель из стены клочьями. Замерзший угол оклеен вкладышами от жвачек «Турбо». По ногам дует. На тахте, под мятым одеялом, – по пояс голый мужик, лохматый, с зарослями волос на груди. Завидев Максимова, что-то зарычал негодующе, отмахнулся, натянул на макушку одеяло. Дама плюхнулась на колченогий табурет, заставив вздрогнуть остатки вчерашней трапезы, сграбастала огрызок зеркала, тупо уставилась на фонарь. Соображалка у нее сегодня решительно не работала. Доходило до барышни целую вечность. Наконец она осторожно коснулась пальцем фиолетового образования, отдернула руку и недоверчиво уставилась на собутыльника-сопостельника.

– Дима, – сиплый голос задрожал. – Ты чего это, блин. Обалдел, диарея хренова! – скуксилась, как девочка, перехватив насмешливый взгляд Максимова, и внезапно набычилась: – Ну, чего ты смотришь? Чего ты смотришь, я спрашиваю? Бабу похмельную не видел?

– Видел, – пожал плечами Максимов. Чего он только не видел в этом мире!

– Осуждаешь? – гундосо затянула пьянчужка. – Думаешь, я всегда такой была? – Она демонстративно повернулась синяком и соорудила такой жест, словно собралась разорвать тельняшку на груди.

– И в училище музыкальном не училась? И в квартире приличной не жила с красивым мужем и собакой-бобтейлом – лохматым, пушистым, таким огромным, что соседи убегали? И на престижной работе не работала, да? И машины у меня никогда не было?.. – алкашка споткнулась. – Ну, не было, допустим, а тебе-то какое дело? Полагаешь, я из мамкиной утробы вот такой вылезла – на лицо ужасная, злобная внутри? – Последние слова она произнесла с карикатурным взвизгом.

– Хорошо, не заводись, – Максимов пошарил по карманам, не нашел подходящего дензнака и бросил на стол пятидолларовую купюру, хранимую на всякий пожарный случай. – Сама конвертируешь?

Беседа потекла непринужденнее. Пьянчужка изменилась в лице, сладко облизнулась и выразила горячую решимость ответить на все вопросы. Досадная привычка доводить до абсурдного конца любое дело! Разумеется, Максимов не узнал ничего нового. Евгения Сергеевна (как представилась достопочтенная собеседница) проживает в данной развалюхе не так уж давно. Работает дворничихой (заметно), вернее, работала (пока не уволили). Квартира эта ей досталась… впрочем, неважно, как досталась ей квартира! Нечего лезть в ее измученную и кем только не оплеванную душу! И на какие шиши она живет – не Максимово собачье дело («ищейка хренова…»), и с кем она живет – его нисколько не касается. Тринадцатая квартира пустует – за точность данной информации Евгения Сергеевна готова отдать свой лучший зуб. Проживала там одна шалава, в натуре скромница, за сорок бабе, вся из себя непьющая, некурящая, даже работала где-то, да в один прекрасный день взяла и съехала. Хахаля нашла с благоустроенной жилплощадью. Повезло бабе, чего там говорить. Барахлишко ценное свезла, а вот квартиру, видимо, решила заныкать. Как там жизнь обернется. Не приходил ли кто в отсутствие этой самой дамочки? А хрен его знает. Мерещатся периодически шаги на площадке, но не будешь же выходить и специально интересоваться? Ей это надо? Не слышал ли чего ее друг? Какой еще друг? Ах, вот этот – прозябающий под грязным одеялом? На этом месте собеседницу прошиб такой гомерический хохот, что Максимову не осталось ничего лучшего, как встать и любезно откланяться. На предложение по-дружески посидеть, поговорить о житье-бытье, «культурно вмазать» ответил деликатным отказом. «Не имею права, мадам, злоупотреблять вашим временем, вам еще елку наряжать, покупки необходимые к празднику делать…» Испытывая невероятное облегчение, он пулей слетел по лестнице и выбежал на свежий воздух.

ЖЭУ номер двадцать девять активно готовилось к празднику. Из каморки диспетчера раздавался заразительный хохот. Гремела посуда. Под табличкой «Паспортист» и графиком его (ее) работы спал, растянувшись на лавке, уставший седой сантехник. Из кармана засаленной фуфайки торчал абсолютно новый, еще не нашедший хозяина, кран на двенадцать дюймов. Прошла вереница женских ножек из одной распахнутой двери в другую. Снова взрыв непринужденного веселья. «Эх ты, Русь православная, – подумал Максимов. – Лишь бы гулять да ничего не делать. Какой же в тебе повсюду бардак!»

Представившись внебрачным сыном Деда Мороза, а следовательно, приемным отцом Снегурочки, он поздравил собравшихся в кабинете бухгалтера дам с наступающим. На глазок вычислил перезрелую паспортистку и напомнил, что согласно графику работы, расположенному над павшим сантехником, она должна находиться не здесь. Надув губки, паспортистка сменила позицию и оказалась в зарешеченном окошке, как в телевизоре. Прошло еще какое-то время – между отказом предоставить выписку из домовой книги (на основании чего? – безликой бумажки под названием лицензии? – ха, видали мы таких частных детективов…) – и тяжким вздохом при виде шоколадного Деда Мороза, после которого перезрелая мадам полезла в свои гроссбухи и принялась заполнять форму.

– Мне не нужно формы, – попытался урезонить ее Максимов. – Не надо переводить время, чернила и бумагу. Достаточно устной информации.

– Так положено, – отрезала паспортистка. – И не вам меня учить, как выполнять работу, за которую мне платят огромную зарплату.

Впрочем, устная информация все же поступила. Прописана по указанному адресу одна женщина – Анохина Тамара Степановна. Тридцать девять лет от роду, незамужняя, бездетная. Номер паспорта. Коммунальные услуги за последние три месяца сполна оплачены. А живет ли эта женщина по указанному адресу или просто делает вид, паспортистку уже не касается. Мы живем в свободной стране. Дополнительную информацию ввиду отсутствия второго Деда Мороза пришлось вытягивать клещами. До появления Тамары Степановны в квартире проживала пожилая женщина, очевидно, ее родственница. Скончалась и соответственно снята с регистрации. Но, пока не умерла, успела прописать свою родственницу.

– А как бы мне ее найти, не подскажете? – поинтересовался Максимов.

– Съездите на Хилокское кладбище, – пожала плечами паспортистка. – Там и найдете.

– Гм, – сказал Максимов, – я про родственницу.

– А она не доложила, – нетерпеливо посмотрела на него работница. И повторила, словно заклинание, магическую фразу про свободную страну.

В кабинете бухгалтера засмеялись так, что вздрогнул спящий сантехник. Паспортистка стала проявлять признаки беспокойства.

– А какая она из себя? – не отставал Максимов.

– Кто? – вздохнула паспортистка.

– Родственница.

– Обыкновенная, – признаки беспокойства переходили в тихую ярость. – Среднего роста, глаза карие, волосы прямые, зубы острые, при ходьбе обычно опирается на палочку… Молодой человек, у вас все?

– А куда я денусь? – усмехнулся Максимов. – Вы не в милиции когда-то трудились?