Экстремист - Сергей Валяев Страница 11

Группа заволновалась, как народ на дворцовой площади в ожидании Царя-батюшки: выйдет, аль не выйдет, аль ужо упокоился, сердешный?

— Я кому сказал, еп`мать вашу так растак! — конечно же, выразился более эмоционально. Во всяком случае, весь гнус в радиусе мили передох.

Убедившись, что мои слова возымели на все живое положительное действо, я отправился туда, где меня ждали. Интересные события. И коллеги, павшие на животы под сосны. И пихты.

Там я узнал все о власти, которая от большого кремлевского ума разгромила спецслужбы, и теперь мы имеем такие новые кадры, что всем кадрам кадры.

— Точно, кадрам, блядь, кадры, — согласился я, отбиваясь от гнусавых эскадрилей. — Положил кого?

— Двоих или троих! Сейчас его, суку.

— Огнеметом, — пошутил я. — Лучшее средство против Ромео.

— Уже за караулом махнули, — не поняли меня.

Вот что любовь может сделать с человеком. К бюсту. Все-таки трудно романтическим натурам в нашей суровой и серой, как портянка, действительности. Но несдержанный в чувствах устроился лучше нас. Он забаррикадировался во флигелечке. Его не пожирали кровососные твари, и он мог орать все, что вздумается:

— Ну давай-давай, кто на новенького!? Имел я вас всех! Вас и всю еп`вашу власть народа! — разумеется, я передаю обработанный вариант спича. — Эта ночь будет последней ночкой, ха-ха!.. демократии! Ночь длинных ножей!

В конце концов меня достали два обстоятельства: грязные инсинуации по поводу успешных демократических преобразований и комары. Было такое впечатление, что вокруг нас летают слоники с хоботками. И зудят, как демос с коммунистами на своих сборищах.

И все это вместе было невыносимо. Нет, решил я, лучше славно погибнуть от пули-дуры, чем быть бесславным донором — для всех.

И потом: мы профессионалы или будем ждать караула? С двадцатилетними бойцами. Если уж мы не герои, то им-то как увернуться от шалого подарка судьбы. Цинковая посылка не самый приятный подарок родным и близким.

Когда кровопийцы притомили меня окончательно, как палочные реформы народ, я принял решение. Только не надо аплодисментов, публика. Я — не на сцене, а вы — не в партере. И мы не разыгрываем IV акт «The city of the plague». [3]Хотя и живем в чаду пира во время чумы.

Флигелек построили на совесть, как крепость. Да не учли одной мелочи разлапистых сосен, которые нависали над окошками-бойницами. Кажется, в прошлой жизни я был лемуром?..

Через окошко я пробрался в келью на третьем этаже, из кельи — в коридорчик, из коридорчика — на лестницу.

Было темно, как у черного негра известно где, если выражаться сдержанно. Я шел на нервный голос, доносящийся снизу. «Стечкин» у скулы бодрил. Потом на улице взревел автомобильный мотор — и ударил жесткий свет фар. Психологическая атака, обговоренная с Никитиным.

В искаженном свете я увидел, как недвижно лежат на полу холла двое. Под стандартной пальмой. Им не повезло, и казалось, что, споткнувшись, ударились головами о прочную кадушку. Лужицы крови мерцали как антрацит.

У приоткрытой двери плясал дамский угодник. И палил в белый свет, как в копеечку: клац-клац-клац! Впрочем, была ночь, что не меняло сути дела. Я к тому, что было светло, как в полдень на пляже, где много-много мясистых сисек и лебяжьих ляжек. От их обилия можно потерять присутствие духа. Что и случилось с впечатлительным Подгородинским.

В обойме ПМ девять патронов. Защитник девичьей красы увлекся и забыл оставить себе на память девять граммов. И от ужаса метался по тесному пространству холла, как ночная, пойманная в силки птаха.

Я мог подарить ему жизнь, как Господь наш. Но зачем? Через неделю-другую он превратился бы в зачуханный, кровавый обрубок говядины, для которого смерть — райское наслаждение. И я подарил ему это райское наслаждение, как Господь наш.

— Эй! — крикнул я.

Стрелять в беззащитный шлакоблочный затылок — не мой профиль. И меня услышали. По той причине, что между сосен снова бродила тишина. Кажется, счастливчик и не понял, что случилось? Он оглянулся на голос, а невидимая пуля уже аккуратно дробила лобную кость.

Повезло, что там говорить. Даже можно заказывать открытый гроб. На радость родным и близким. Лишь лоб необходимо прикрыть бумажной полоской с поминальной молитвой. Из эстетических соображений.

Что же потом? Началась обычная следственно-колхозная суета. И уборка схожих из-за общей смерти жаверов, то бишь мужиков. Думаю, девушка Фора порадуется утром, узнав, какие с трудом обуздываемые страсти… вокруг её стана.

Более всех в этом мелком недоразумении пострадал Никитин. Морально. Поскольку аховая пуля, угодив в фару джипа, раздробила её в стеклянно-мозговую кашицу. Очень неприятное зрелище. Для того, кто любит и холит свою автомобильную лошадку. Мы с Резо-Хулио успокаивали конюха, как могли.

Потом посидели на крыльце, покурили. В свете последних событий нам вспомнился анекдотец:

— Ваня дома? — Ваня умер. Хумарик затянулся косячком и снова спрашивает: — Ваня дома? Я же сказала вам: — Ваня умер. — Так я не понял, он что, за коноплей не поедет?

Посмеялись. Я обратил внимание, что наш флигелек не содрогается от оздоровительного храпа и пригрозил обитателям его утренним марш-броском до Гвинеи-Бисау. На этом вполне удачный для многих денек закончился. И слава Богу!

Я всегда подозревал, что мой друг и приятель Орехов когда-нибудь будет фельдмаршалом Службы безопасности. Если, конечно, из-под него не вырвут казенный стул. Такие же любители воплощать горячую мечту в холодную реальность.

Во всяком случае, его приезд с как бы инспекционной целью в «Аврору» был обставлен в лучших традициях прошлых лет.

Два крейсерских 600-х «Мерседеса», передавив непривычных к лихой езде комендантских кур, остановились у кафе. Дорогого гостя встречали хлебом-солью. Местное богобоязненное руководство. И девушки. В руках Форы горбилось какое-то кондитерское изделие. (Мы скромно заканчивали ранний свой обед; ранний — из-за приезда высокого гостя, и все торжество наблюдали через новое незамутненное стекло.)

Так вот, два хранителя тела открыли одну дверцу лимузина и оттуда выбрался величественный полковник. Надувал щеки, как цирковой борец. Осмотрелся хозяином, как мои владения и моя челядь, не балуют людишки? Комендант в ответ двинул тяжелое вооружение: Фору с кондитерским фирменным кирпичом на маленьком подносе. Девушка по случаю летнего денечка оказалась в легкомысленной газовой кофточке. С игривым декольте. (Ох, комендант-душка, знал, подлец, человеческие слабости, знал.)

Сдержанно приподняв брови, высокопоставленный чин сделал шаг. А опечаленная известными вчерашними событиями Фора тоже… шажок навстречу.

И о, ужас! Каким-то непостижимым образом сановник влепился державной ряшкой в девственную девичью прелесть. Как кирпич в тесто. Присутствующие на церемонии принялись было любоваться голубыми небесами, да дремучими лесами, однако полковник не сплоховал — отломив кусочек от сдобы, пожевал и громогласно объявил: