Любовь к камням - Тобиас Хилл Страница 11

При Елизавете Англия превратилась в хранилище драгоценностей. Они представляли собой могущество в чистом виде. Войска находились в полной боевой готовности, строились флоты. И в основе этого могущества был аграф «Три брата». Уже тогда древний. Его заостренный бриллиант длиной в дюйм оставался самым твердым из всего, что мир мог открыть.

Я всегда останавливаюсь в дешевых отелях. В их непритязательных номерах не заспишься. Я часами лежу, слушая нарастающий шум уличного движения, ссоры любовников за тонкими стенами, муэдзина, опробующего свой микрофон на заре. Когда он начинает петь, к нему, словно птицы, присоединяются муэдзины других мечетей. В жарких странах это мое любимое время — уже светло, но еще прохладно.

В восемь я надеваю спортивную рубашку, джинсы и спускаюсь заплатить еще за один день проживания. Выщербленные каменные ступени холодят ноги. Снаружи здания неоновая надпись гласит: «Туристский отель Синдбад», но когда войдешь в вестибюль, он превращается в скромный Пансийон, и обещанная возможность поторговаться упрощается до трех расценок на доске со съемными цифрами. Во внутреннем дворе бар, где вечером подают пиццу. Сейчас там никого нет. У меня подводит живот от голода.

Я думаю о других дворах, других вечерах. О Синдбаде-мореходе, вручающем роскошные кушанья и золото Синдбаду-носильщику. Рассказывающем ему свои небылицы: «…Я собрал на острове бревна и сучья китайского и камарского алоэ и связал их на берегу моря веревками с кораблей, которые разбились. Принес одинаковые доски из корабельных досок и наложил их на эти бревна, и сделал лодку шириной в ширину реки, или меньше ее ширины, и хорошо и крепко связал их. И я захватил с собой благородных металлов, драгоценных камней, богатств и больших жемчужин, лежавших, как камешки, и прочего из того, что было на острове, а также взял сырой амбры, чистой и хорошей. Затем, поручив себя Аллаху, я спустил эту лодку на реку…»

Привратница, разинув рот, смотрит сериал по телевизору. Увидев меня, улыбается и убавляет звук.

— Привет! Вам, должно быть, здесь нравится.

— Мне подходит ваш пансион. Можно снять номер еще на ночь?

— Конечно.

Говорит привратница по-английски с австралийским акцентом. Ей уже пора узнавать мое лицо, мой голос. Она, несомненно, знает, что за вещи у меня в номере и что я сплю одна.

Я плачу по самой низкой расценке, отсчитываю измызганные лиры. На письменном столе лежит фотография. Молодой человек с бачками улыбается на фоне моря.

— Симпатичный.

— А, это мой парень. Жених. — Привратница придвигает фотографию к себе. — Мы собираемся пожениться. Он очень умный. Сперва я думала, он просто шалопай, но потом он все больше мне начал нравиться, и теперь я люблю его.

Она пожимает плечами и улыбается, глаза ее широко раскрыты. Мне приходится улыбнуться в ответ.

— Поздравляю.

— Чем еще могу служить?

— Я бы не отказалась от завтрака.

— Минутку. — Привратница входит в подсобку. Слышится шипение титана. Возвращается со стаканом яблочного чая и горстью фисташковых орешков.

— Они очень вкусные. И полезные. Меня зовут Кансен.

— Кэтрин.

— И долго вы здесь пробудете?

— Не знаю, право. Спасибо за фисташки и чай. Желаю успеха.

Я кладу орешки в карман и со стаканом в руках возвращаюсь в номер. Портфель и пыльник лежат на полу. Сажусь на кровать, выворачиваю карманы пыльника, открываю замки портфеля и раскладываю все на простыне и двух подушках. Орешки вкусные, я с жадностью съедаю их без остатка. На бумаги падает солнце.

Документов много. Портфель полон заявок на бланках с черным и красным шрифтом, собранных в толстые, перехваченные резинками пачки. Еще одна втиснута в боковой карман пыльника. В главном отделении портфеля лежат сокровища президента компании. Непристойно округлая рифленая серебряная ручка. Телефон «Моторола» с верхом в виде змеиной головы, с отключенным сигналом. Жестяная коробка из-под сигар с погашенным окурком внутри. Использованные конверты.

— Ничего. — Чувствую, как при звуке моего негромкого голоса напрягаются мышцы. — Черт. Черт. Ничего.

Пытаюсь сообразить, чего я ожидала. По крайней мере хотя бы журнал для записей, может быть, адресную книгу. Какие-то данные о женщине, собирающей жемчужины. Вспоминаю папку, постоянно находившуюся у Арафа на глазах.

Постукивая пальцем по сломанным замкам портфеля, я некоторое время думаю, затем снова перебираю бумаги. Под конвертами вклейка из «Плейбоя» с фотографией девушки месяца и мгновенная фотография пяти детей, четырех девочек и мальчика. Улыбающейся женщины с подведенными глазами. Я рассеянно смотрю на нее. Солнце все больше припекает. В номере наверху начинает гудеть пылесос. Время выписки из отеля уже прошло. Я снимаю рубашку, прикладываю одну подушку к стене, перебираю конверты.

Не все они пусты. В двух лежат копии транспортных накладных, правда, заполненных не до конца, вырванных, с печатным текстом на английском, французском, турецком языках. Я разбираю что-то об отгрузке промышленных отходов фирмы по производству ДДТ в одном документе и расписку на пять вещей в другом. Какой-то груз перевозился за плату в пять тысяч швейцарских франков. Кто-то расписался за уплату инициалами «ЕвГ». Пока я читаю эти отрывки, чай стынет на ночном столике.

Все остальное непонятно. Я переворачиваю и встряхиваю портфель. Из него что-то падает, какой-то сложенный вчетверо факс. Шрифт уже тускнеет, я поворачиваю его к свету. Это приглашение на закрытую продажу драгоценностей в Базеле, адресованное президенту «Золотого рога» Арафу.

Название фирмы знакомо. Еще раз перечитываю его. «Граф Шмуке», Музеумштрассе, 3. Я бывала там. Давно, больше года назад, но несколько раз. Это частный аукционный дом, где продаются драгоценности и драгоценные камни. В конце концов, мир камней тесен — даже пугающе тесен. Пытаюсь вспомнить имя и лицо аукционера. Феликс Граф. Молодой человек, стремящийся возглавить семейную фирму. С ровным, как ход швейцарских часов, голосом. Вот бы не подумала, что он имеет дело с такими людьми, как Араф.

Я закрываю портьеры. Уже за полдень. Одеваюсь для выхода на жару: спортивная рубашка и джинсы, сандалии, легкая куртка. В углу комнаты маленькая, с пятнами ржавчины раковина и зеркало. Я закатываю рукава, пускаю холодную воду и умываюсь. Смотрю на себя.

У меня голубые глаза. Здесь, в Турции, взгляд их считается приносящим несчастье. Волосы от солнца становятся белокурыми. Верхняя губа слева слегка припухшая. В пятилетнем возрасте у меня там были наложены швы. Моя мать разбудила меня, чтобы сфотографировать лунное затмение. Подняла к видоискателю «лейки» и шептала мне что-то на ухо. Держала, потом выпустила. Я была еще полусонной, шагнула назад со ступеньки садовой лестницы и упала с высоты восемь футов. Потом я обвиняла Эдит, а она старалась обратить случившееся в игру, в увлекательную историю: «Кэтрин, на тебя подействовала луна! Иди сюда, иди. Моя маленькая луноликая.»