Тайная книга Данте - Франческо Фьоретти Страница 11

Мне имя слышалось как бы Джентукки.

Есть дева, и еще не носит повязки жен!

Полюбишь за нее ты город мой, хоть всяк его поносит.

Иоанн, Иаков, Петр возведены

И в страхе я спросил: «Где Беатриче?»

Поняла ли монахиня эти строки? Ведь в них имена апостолов Петра, Иакова и Иоанна соседствовали с именем Беатриче и перекликались со строками, где упоминался граф Уголино, любящий отец, который, чтобы не огорчать сыновей, скрыл от них то, что ему было известно о печальной участи, постигшей вскоре его семью. Должно быть, Данте, познавший все тяготы бедности после конфискации семейного имущества, пережил нечто подобное на пути из Ватикана, когда его настигла весть о том, что черные гвельфы захватили власть во Флоренции и теперь он жалкий изгнанник. В тот миг поэт, видимо, испугался за участь жены и детей, которые остались в городе. Он боялся, что черные гвельфы станут их преследовать, пока Франческо не принес ему весть о том, что семья ожидает его в Ареццо. Там они провели вместе несколько дней. Это была мучительная встреча. Что он мог сказать родным? «У нас ничего не осталось, все, что было, у нас отобрали, я пустил вас по миру и больше ничем не могу вам помочь…»

«А Антония… — спрашивал Джованни самого себя, — что ей известно о Джентукке?» Наверное, только то, что сказано в этих строках: что была некая женщина, которая, когда Данте совершал свое воображаемое путешествие, еще не носила повязки жен, то есть была очень молода, и из-за которой поэт полюбил Лукку. Только это она и может знать. Что еще мог рассказать ей отец? Или же она давно в курсе дела?

Кто знает, что сталось с Джентуккой, где она теперь…

Чтобы вернуться к реальности и немного отвлечься от грустных мыслей, перед тем как снова приняться за работу, Джованни решил осмотреться. Кабинет, как и спальня, был обставлен довольно скромно: пустой стол, книжный шкаф, сундук… На сундуке был вырезан черный орел. Голова его была изображена в профиль, глаз блестел рубиновым зрачком и алмазными ресницами, три из пяти алмазов были фальшивыми и выделялись своим матовым блеском. Между спальней и кабинетом отсутствовала дверь, ее заменяла тяжелая гардина. Рядом с ней, на стене, Джованни увидел меч. Он с интересом принялся рассматривать книги, среди которых находилось и несколько рукописей: одни бумажные, другие на пергаменте, самые редкие были завернуты в кожу, другие, похоже, переплетены заботливой рукой самого Данте. Здесь стояли справочники по истории и географии, великолепная Библия, сборник трудов Фомы Аквинского, «Этика» Аристотеля с комментариями Альберта Великого, антология провансальских трубадуров и «Пояснения к стихотворству» Раймона Видаля, «Сокровище» Брунетто Латини, учителя Данте, «Астрономия» арабского ученого Альфрагана, а вслед за ним древние классики: Цицерон, Вергилий, Овидий, Лукан и Стаций. Но особенно тронула Джованни одна тетрадка: открыв ее, он сразу узнал почерк Данте. То был небольшой блокнот, разлинованный вручную, записи в нем относились, по всей видимости, к первым годам ссылки поэта. То было время, когда он скитался от одного правителя к другому, из монастыря в монастырь и не мог завести собственную библиотеку, поэтому носил с собою эту тетрадь, куда записывал фрагменты из книг, которые читал в придворных и монастырских библиотеках. Джованни раскрыл первую попавшуюся страницу и принялся перелистывать блокнот, читая то здесь, то там отрывки из записей поэта. Почти все они были на латыни. Первая же фраза поразила его до глубины души: «Primus gradus in descriptione numerorum incipit a destera… si in primo gradu fuerit figura unitatis, unum representat; …hoc est si figura unitatis secundum occupat gradum, denotat decem… Figura namque que in tertio fuerit gradu tot centenas denotat, vel in primo unitates, ut si figura unitatis centum». [8]Джованни сразу узнал Книгу абака Леонардо Фибоначчи, в ней говорилось о том, как следует использовать арабские обозначения в зависимости от позиции цифр. В частности, Фибоначчи объяснял, что figura unitatis, символ единицы, может означать один, десять или сто, в зависимости от того, в какой позиции она стоит, если считать справа налево. На деле к такой системе прибегали лишь банкиры да богатые купцы, она помогала им, когда дело касалось сложных торговых операций, а обычные люди продолжали считать по старинке, используя простую систему римских цифр, более привычную и понятную. Джованни решил продолжать чтение, но на этом выписки из Фибоначчи заканчивались, за ними следовали цитаты из «Этики» Аристотеля. В отрывке говорилось об одиннадцати добродетелях; при этом десять из них могли быть развиты путем постоянной практики позитивных страстей, последняя же, справедливость, охватывала все прочие и называлась «совершенной добродетелью», [9]ибо предписывала жить честно и творить добро. Вслед за этой записью следовала другая: «Et quid est bonum, [10]а что есть добро? Любовь, что с солнцем движет хоры звездны (этой строкой я завершу святую книгу)». Вот! Это и есть последняя строка Комедии, которой недоставало на пергаментах: тот самый «неподвижный двигатель», [11]неохватная точка отсчета, что приводит в движение солнце, что существует вне времени и вместе с тем порождает его, чье присутствие вечно. Об этом и говорила Антония.

Наконец Джованни уселся за стол и принялся переписывать тринадцатую песнь Рая. Времени было немного, поэтому он писал скорописью в надежде на то, что, когда появится время, перепишет начисто. Он быстро закончил. Ему не терпелось прочесть, что же будет дальше, поэтому он принялся перелистывать рукопись.

Кто знает, быть может, поэт зашифровал в строках поэмы указание на то, как найти последние песни? Он склонился над рукописью и погрузился в чтение рассказа о встрече поэта с крестоносцем Каччагвидо, как вдруг краем глаза уловил какое-то движение, словно чья-то тень мелькнула во дворе и украдкой метнулась в спальню с черного хода. Он поднялся и, стараясь двигаться как можно тише, медленно обнажил меч. Затем осторожно приподнял занавес над проходом в спальню. Затаив дыхание, он заглянул в комнату и увидел человека в черных одеждах, коротко стриженного и довольно крепкого. На вид ему было лет пятьдесят, но силой он не уступил бы тридцатилетнему, ведь чтобы пробраться в дом, ему пришлось перелезть через садовую ограду, а это была довольно высокая каменная стена. Он стоял у кровати, спиной к проходу, и пристально разглядывал странную композицию над простой кроватью поэта. Джованни стал тихонько приближаться, и, когда незнакомец наконец-то почувствовал его присутствие, он был уже на расстоянии вытянутого меча. Незнакомец резко обернулся, но Джованни тут же выхватил меч и точным и быстрым движением нацелил его в горло противника, так что острие оказалось точно меж двух серебряных цепочек, что украшали шею незваного гостя, обрамляя тугой воротник его плаща. И тому ничего не оставалось, как изумленно поднять руки и сдаться.