Все оттенки красного - Наталья Андреева Страница 11

— А чего смеяться?

— Господи, ну, тупой! «Ту ти, ту, ту, ту» — это на никаком английском два чая в двести двадцать вторую. Ту — это два. Ти — это тиа, чай, то есть. А двести двадцать два на самом деле звучит как ту хандрет твенти ту. Ну? Смешно?

— Не-а.

— Да-а. С тобой не соскучишься. А у нас преподаватель английского был уж такой лапочка! Мы много с ним занимались дополнительно. Все, чему учат красивые мужчины, я запоминаю влет, такой уж характер. Вот и с инглишем ноу проблем… Слушай, кажется большой станции подъезжаем?

— Черт! Забыл! Я же на работе! Ладно, побегу.

— Пойти, что ли воздухом подышать? Долго стоим?

— Минут десять.

Проводник убежал, а она со вздохом закрыла дверь купе и посмотрела в зеркало. Поправила волосы, протяжно зевнула. Еще целых шесть часов ехать, а этот парень теперь вряд ли отстанет! Туповат оказался, скучно. Сказать что спать очень хочется и выставить его за дверь? Негромкий, осторожный стук.

— Да! Не заперто! Войдите!

Уже опять прибежал? Быстро он обернулся! И про работу забыл!

— Не помешал?

На пороге купе стоял ослепительный блондин, и у нее даже дух захватило! Ох ты, мама родная, и такие существуют на самом деле?! А как одет! Дорого, модно. Вещи не с рынка. Она, Маруся, прекрасно осведомлена, чем там торгуют. Нет, блондин отоваривается в фирменных дорогих магазинах и стрижется не за тридцать рублей. Она девушка смелая, а тут слегка растерялась. Никогда бы не подумала, что такие мужчины ездят в поездах!

— Входи… те.

— До Москвы едете?

— Да. — Слова как будто в горле застряли. Где ж ее хваленое обаяние? Уф! Надо сначала в себя прийти.

— Я тоже до Москвы, а поскольку нам вместе ехать, разрешите представиться: корнет Оболенский.

Блондин слегка поклонился и как бы прищелкнул каблуками.

— Не поняла?

— Фамилия моя — Оболенский. Эдуард Оболенский.

— С ума сойти!

— А вас как зовут?

— Маруся. То есть, Маша. Мария.

— Мария, вы, кажется, хотели воздухом подышать?

— Воздухом? Нет уж, я лучше здесь посижу.

Она вроде бы отдышалась, пришла в себя и уставилась в лицо блондину с откровенным интересом. У него и в самом деле черные глаза, или это ей только кажется при свете неяркой лампы? Черные глаза, черные ресницы, брови, нос прямой и в самом деле аристократический. Ничего не скажешь — хорош.

«Нет, эта не побежит к проводнику проситься в соседнее купе…»

— Корнет, вы какими судьбами в этих краях?

— Путешествую. По делам. Можно звать меня на «ты» и просто Эдиком.

— С ума сойти! Моего папашу тоже Эдуардом звали, между прочим. Эдуард Листов, слышали про такого художника?

— Листов? Этот тот, который недавно умер?

— Точно.

— И вы его дочь? — Опа! Она его заинтересовала! А папаша, оказывается, и мертвый может на что-то сгодиться! — Это интересно. Можно я тогда за вами поухаживаю?

— Ладно, корнет, не церемонься. Ты мне сразу понравился, да и я девушка симпатичная. Чего зря время терять?

Вот тут он откровенно рассмеялся. Все оказалось гораздо проще. Ну и девица! И это дочь Эдуарда Листова?! С ума сойти, как она правильно недавно заметила! Посмотрел повнимательнее на эту Марию Кирсанову и улыбнулся.

— Курите?

— Конечно!

— Пьете?

— Еще бы!

— А…

— Корнет, давай короче, дело-то к ночи. Пригласи меня для начала в вагон-ресторан. Меня бы устроил джин с тоником и какая-нибудь нормальная еда взамен мамашиных домашних котлет. Настоящей жизни хочу.

— Вот как?

— Батончик «Финт» только для тех, кто вправду крут. Ты как, корнет? Соответствуешь?

— О'кей. По джин-тонику за знакомство и по рукам.

— В смысле?

— Мария, ты веришь в любовь с первого взгляда?

— Только давай без этого, корнет. Я не вчера женщиной стала. А ты мужиком. Сразу видно, и не смотри на меня так. Договориться мы с тобой можем только об одном: ты сверху, я снизу. О'кей?

— Ты о полках в купе? — подмигнул блондин.

— О них самых. И не надо про любовь, я тебе умоляю.

— Что ж, теперь еще больше верю, что мы договоримся.

Снова стук в дверь.

— Да! Войдите!

— Уф, тронулись. Маша, ты не спишь? — просунул голову в купе проводник и, сразу же заметив блондина, сказал кисло: — Что, попутчик объявился?

— Точно, — кивнула девушка. И без всякого стеснения заметила: — Мы собираемся в вагон ресторан, а ты иди бай-бай. Сегодня явно не день Бэкхема.

…Майя никак не могла заснуть: в ее купе громко храпели сосед и соседка. Под эти ужасные звуки не только задремать, думать о чем-то приятном было невозможно. А неприятные мысли она, собираясь в Москву, предпочитала оставлять дома. Не выдержала, выскочила в коридор, долго стояла, смотрела в окно. В двенадцать часов ночи вышла на перрон на большой станции и вдоволь надышалась свежим воздухом. Решила, что так и будет стоять всю ночь в коридоре, смотреть в окно, ждать, когда поезд подъедет поближе к столице. Соскучилась уже. Нет, жить в этом огромном городе ей никогда не хотелось, но жить вообще без него она уже не могла. Так, приезжать изредка, окунаться в шумную, суетливую жизнь, ходить по театрам, по музеям, побывать на Красной площади, послушать бой курантов, а потом непременно вернуться домой.

Никогда она не поступит в театральное училище, но обязательно поедет в Москву и на следующий год, и еще через год. Пока не расхочется там бывать. Может быть она специально ставит перед собой непосильную задачу? Предложили бы постоянно жить в Москве, чтобы она на это сказала? Страшно.

Вот и еще кому-то не спится! Ба, да это же известная на весь городок Маруся Кирсанова, дочь художника! Надо же, и тут подцепила какого-то парня и тащит его, судя по всему, в вагон-ресторан! Разве он уже не закрыт?

— Эдик, я тебе покажу что-то интересное! Здесь у меня папашино наследство, — девушка энергично размахивает маленькой сумочкой на длинном ремешке.

Эдик, это красивый блондин, едва успевает за энергичной Марусей.

— Извините.

— Ничего.

Посторонилась, пропустила. Так и есть — ресторан закрыт, поезд обычный, не фирменный, едет из глубокой провинции. Минут через двадцать эти двое идут обратно, но отоварились, все-таки: в руках у Маруси две баночки джин-тоника, да и блондин не с пустыми руками. Вздохнула, вернулась в купе, легла, накрылась простыней, попробовала уснуть. Нет, невозможно! Эти двое спят, как убитые, и храпят, храпят, храпят… Сколько же времени прошло? Полчаса? Час?