Дети рижского Дракулы - Юлия Ли Страница 11

Соня завертела головой в поисках рапир и шпаг. И увидела позади себя – с другой стороны от двери – кучу железяк, большая часть которых была безжалостно погнута и изломана. Чуть поодаль стояла самая странная вещь в этой комнате: поднятый на подлокотник диван, весь темно-вишневый бархат которого был исколот и изрезан. Из прорезей выглядывали доски, пружинки и хлопья ваты. Видно, сей несчастный предмет мебели служил Данилову партнером по боям уже не первый год.

Под диваном лежали два раскрытых чемодана. Один набитый книгами и тетрадями, другой – одеждой. Григорий Львович действительно готовился к побегу.

Он прошагал к секретеру, выдвинул ящик и, вынув оттуда прямоугольный предмет желтого цвета, протянул его девушке.

– Как же вы его мне собирались вернуть, коли уезжаете?

– Поэтому возвращаю сейчас. – Он положил перед ней дневник на шахматную доску, отвернулся и принялся стягивать с пальцев кастет.

– Вы его не читали?

– Очень нужно.

Он невероятно преобразился. Движения его стали резкими, нервическими, как у дворового мальчишки, непричесанные волосы падали на лоб, воротник сполз, открыв худую шею. С губ то и дело срывались грубости, каких Соня от него никогда не слышала прежде. Она была огорошена новым, неведомым ей прежде Даниловым, который не имел ничего общего ни с учителем истории, маячащим у доски в учительской тужурке, ни с мальчишкой, запечатленном на кондитерской продукции Фабрики Даниловых.

– Я должна попросить вас прочесть… – робко начала она.

– Не хочу! Вы получили, что хотели, дорогу знаете, дверей можете не закрывать.

– Это очень важно. Это может стать оружием против того, кто замыслил вас убить.

– Я готов, не беспокойтесь. Я жду его уже два года, – с вызовом бросил он, откинув со лба волосы таким движением, будто и вправду был намерен стоять против армии меченосцев.

– Вы ждете какое-то конкретное лицо?

Он нервически дернулся к чемоданам, решив вернуться к прерванным сборам, но на этих словах Сони остановился, будто ему дали под дых.

– Можно я сама вам прочту? – взмолилась Соня. – Это правда очень важно, пожалуйста.

Данилов стоял на коленях у чемоданов. Его губы, искаженные, готовые исторгнуть рыдания, будто под действием большого усилия воли, изогнулись в презрительной усмешке, мол, что, вы мне сейчас приметесь читать ваши девичьи записи? Он нервно поднялся и протянул руку, потребовав тетрадку назад.

– Два последних листа, после карандашной зарисовки… – неловко пробормотала Соня, протягивая записи.

Тот выхватил дневник, раскрыл, стал листать, нашел зарисовку, изображающую окно и ветки липы, тянущиеся к перекрестьям рамы, уселся в кресло, закинул ногу на ногу и погрузился в чтение.

И только его взгляд принялся скользить по строчкам, цепляя буквы, будто крючок нить макраме, лицо отпустила гримаса презрения, в чертах стал проступать прежний Данилов. Казалось, им на какое-то время овладел злой демон, но строчки, выписанные рукой Сони, постепенно изгоняли его, заставляя взгляд светлеть и возвращая скулам прежний румянец. Он снял с колена ногу, опустил обе на ковер, скруглил спину, привалившись локтями к коленям, продолжал читать. Когда закончил, перечел еще раз.

А потом откинулся на спинку и долго глядел на перевернутый диван с обезображенной уколами рапир обивкой.

– Вы меня, получается, приговорили…

Соня нервно втянула воздух носом, закрыла глаза, готовясь к оправданиям.

– Вы меня совсем не знаете! – вскричал он зло. – Вы не знаете моей жизни, моих мыслей, надежд, моего отчаяния. И вы меня приговорили к смерти. К смерти, когда я от нее спасаюсь, бегу, всеми силами сопротивляясь своим незримым убийцам. Вы – жестокая гимназистка, приходящая девица, пьющая кровь, ненасытный вампир, демон преисподней, не зная моей боли, пришли меня добить!

Соня стояла в стороне, спрятав лицо в ладони. Невыразимый стыд охватил ее сердце, горло сдавили рыдания. Но вдруг учитель замолчал. Соня продолжала стоять, боясь поднять голову.

– Я никудышный учитель, простите, – вздохнул он.

И она сорвалась с места, бросившись на колени к его креслу. Захлебываясь словами и пыхтя как паровоз, принялась объяснять, что так повелось испокон веков, что ученики не любят своих учителей за то, что те на их головы столько забот и тревог взваливают. Она вцепилась руками в подлокотник и жарко перечисляла: мол, учителя бранят, отнимают тетрадки, розгами охаживают, на горох ставят, уроков тьму задают. И она, Соня, вовсе не считает Данилова плохим учителем, напротив, столько всего из истории узнала…

– Довольно, Соня. – Он вскинул руку и скривился, будто глотнул лимонной настойки. – Будет. Поднимитесь. Ближе к делу. Получается, что вашу запись кто-то прочел и решил исполнить ваши тайные фантазии?

Она кротко кивнула, поднялась, отошла, уставившись на носки своих ботинок, чувствуя себя стоящей у доски и не знающей урока.

– И кто же это?

– Это мог сделать только тот, кто находился в тот день в школе, – вскинула голову Соня, сделав маленький шаг. – Времени совсем мало. Я написала миниатюру…

– Миниатюру, – эхом повторил Данилов и дернул уголком рта.

Соня чуть осмелела, подавила волной поднявшийся стыд и продолжила высказывать свои соображения. Стыд терзал сердце и душу, как зверь, но она его держала в стороне, медлить было нельзя. Пока Данилов спокоен, надо скорее выяснить, кто сотворил эту злую шутку.

– … вы ее отняли. История была последним уроком. Вы ушли в учительскую. Кто-нибудь к вам заходил туда после звонка? Или, быть может, вы покидали ее, прежде чем собрать все ваши вещи?

Но Данилов, казалось, не слушал.

– И ведь успели подсунуть револьвер… – сделал отчаянный вдох он, продолжая гипнотизировать диван. – Когда?

– Погодите, Григорий Львович, – остановила его Соня. – До револьвера мы доберемся. Нужно выстроить логическую цепочку умозаключений с самого начала, с самого первого события.

– И я не видел, как вы вошли вчера. Видел, как топтались за воротами. Но вы вошли! – продолжал тот, распаляя чувства отчаяния, безысходной ярости и возмущения. – Вошли, черт возьми! И любой мог!

– Так любой и вошел, – пожала плечами Соня. – Вместе со мной, тот, что с револьвером был.

– Все мои попытки окружить дом безопасностью напрасны.

– А какие вы предприняли попытки?

Данилов строго вскинулся на девушку.

Соня покачала головой: здесь он не у своей кафедры, и строгий взгляд не обладает той силой непреложности, какой наделен всякий учитель, едва берет указку в руки. Тем более что он абсолютно не прав. Не закрывать ни калитки, ни дверей, держать дом неубранным и погруженным во тьму, превращающуюся для любого проходимца в место притяжения, самому прятаться за грязный дырявый диван и надеяться, что одолеет преступника рапирой? Это, видимо, он считает верхом безопасности? Как-то даже по-детски наивно.