Замок в облаках - Керстин Гир Страница 11

– У-тю-тю, золотые мои собачки, такие же золотые, как и ваши медали! – обратился Роман к Маре Маттеус, похохатывая над своим оригинальным каламбуром.

Его сын Бен, стоявший за стойкой регистрации, еле заметно поморщился, однако немедленно вновь придал выражению лица невозмутимый вид.

Похоже, Бен приступил к работе сразу же после своего визита к Жестику и Жилетику, даже не распаковав вещи. Либо он был сверхобязательным человеком, либо его папочка не делал ему ни малейшей поблажки, как и остальным служащим. Правда, если Бен действительно работал здесь бесплатно, Роман Монфор мало чем мог его напугать: ни вычет из зарплаты, ни досрочное увольнение ему не грозили.

Донельзя прохладную встречу отца и сына я тоже наблюдала из своего укрытия. Будем честны: увидев Бена, губы Романа Монфора не растянулись в улыбке даже наполовину так радостно, как при виде пуделей Мары Маттеус. В свою очередь Бен вообще не улыбался, в его взгляде читалась озабоченность. Дело в том, что, когда он появился в отеле, его отец как раз распекал Анни Мозершу, потому что она имела наглость пересечь гостиничный холл.

– Что я вам запретил делать?! – прошипел он.

– Совать мой сморщенный нос туда, где он может напугать постояльцев?

Анни Мозерша была самой старой горничной в службе уборки номеров, которую возглавляла фрейлейн Мюллер, а возможно, и самой старой горничной на свете. Взглянув на её круглое морщинистое лицо и руки с набухшими венами, усеянные пигментными пятнами, с лёгкостью в это верилось. Свой возраст Анни Мозерша хранила в тайне и утверждала, что её вынесут из Замка в облаках только ногами вперёд, ведь только тогда она не сможет держать метёлку для пыли. Однако до этого было ещё далеко: никто, даже сама фрейлейн Мюллер, не смахивал пыль с таким усердием, как Анни Мозерша. Никто не карабкался вверх по стремянкам столь бесстрашно, чтобы добраться до карнизов для штор и узорной лепнины на потолке. Никому не было известно столько хитростей, касающихся выведения пятен с обивки мебели и ковров.

– Простите, это больше не повторится. – И Анни Мозерша поспешила прочь.

А Роман Монфор мрачно посмотрел ей вслед и только после обернулся и поприветствовал сына. Я не расслышала, что именно Монфору-старшему сказал Бен, но, судя по тому, что его лицо осталось мрачным, особой радости ему это не доставило. Вместо сердечных объятий папочка лишь хлопнул Бена по плечу, а Бен последовал его примеру. В следующую минуту вены на лбу владельца отеля снова набухли, и Роман Монфор опять взорвался от ярости – на этот раз оттого, что он обнаружил на вертящейся наружной двери отпечатки жирных пальцев (примерно на уровне пальцев рук низкорослого девятилетнего ребёнка, заметим в скобках).

Судя по всему, его сыну такого рода общение было не в новинку. Во всяком случае, он и глазом не моргнул, услышав гневную тираду своего отца. А вот двое гостиничных посыльных, непривычных к разносам Романа Скандалиста, по-видимому, напугались до смерти и наперегонки побежали за тряпкой.

Стоя за конторкой регистрации в чёрном форменном пиджаке, Бен выглядел старше, чем сегодня днём, когда мы познакомились. И косого пробора у него тоже не было, насколько я помню. Вежливо улыбаясь, он протянул Маре Маттеус ключи от её номера.

Эпоха цифровых технологий и магнитных карточек ещё не добралась до Замка в облаках. Точнее, в вопросах, касающихся ключей и замков, отель прочно застрял в девятнадцатом веке. Некоторые постояльцы находили это устаревшим и возмущались, однако большинство наших гостей считали, что вычурные кованые ключи с подвешенными к ним тяжёлыми золотыми кистями были частью тщательно продуманной ностальгической концепции гостиничного интерьера.

– Позвольте, я провожу вас в ваш номер. Я хотел бы лично убедиться в том, что всё в нём устроено согласно вашим пожеланиям, – просюсюкал Роман Монфор и цапнул со стойки ключ прежде, чем весьма привлекательная Мара Маттеус протянула к нему руку. – Этот – как его там? – Якоб позаботится о вашем багаже.

Как-его-там-Якоба на самом деле звали Яромир. И сейчас он, одетый в униформу швейцара, в цилиндре и расшитой галунами ливрее, являл собой весьма впечатляющее зрелище. Он переносил это стоически, но я знала, что маскарадный костюм ему не по душе: за предыдущие два дня он не упустил ни единого случая пожаловаться на судьбу. Мои знания чешского языка за последнее время сильно расширились, причём я сомневаюсь, что их можно было найти в языковых учебниках. Кроме того, я выучила по-чешски прекрасное предложение: «Я завхоз, а не директор цирка, чёрт бы их всех побрал!» Вообще-то Йонасу и Нико, приехавшим в отель подработать на праздниках из того же гостиничного колледжа в Лозанне, что и Гортензия и её девицы, приходилось ещё хуже. Они щеголяли в форме посыльных: в курточках до талии, расшитых теми же галунами, и идиотских круглых шапочках, напоминающих крышки шляпных коробок. Однако тот факт, что Йонасу и Нико приходилось ещё хуже, Яромира не утешал.

Только когда я напомнила ему, что такой шикарный швейцар просто обязан получать много чаевых, Яромир немного успокоился. Наверное, поэтому, завидев меня, он прикоснулся пальцем к полям шляпы и подмигнул, волоча тележку с багажом к служебному лифту.

Вообще-то в «Шато Жанвье» уже давно не было ни посыльных, ни швейцаров, ни мальчиков-лифтёров. По приезде гостей в отель дежурный на стойке регистрации приветствовал их и разбирался с багажом. Однако на рождественские праздники, когда в отеле собирались сливки общества, по традиции эти должности вместе со старой униформой, пахнущей нафталином, вновь извлекались на свет божий.

Несколько недель назад, когда я ещё работала в прачечной, я помогала Павлу доставать из чехлов и приводить в порядок тяжёлые, расшитые золотыми галунами ливреи из грубошёрстного сукна, которые могли бы стать гордостью любого музея. Мы отпаривали их и полировали латунные пуговицы. В процессе я выучила арию «К милой невесте скромной прошу вас поспешить» из оперы Моцарта «Дон Жуан», а также очаровательное слово «эполет» – так назывались нашитые на ливреи наплечники из золотого галуна. Слово это мне ужасно нравилось, и я ждала случая, когда можно будет непринуждённо ввернуть его в разговор.

Когда решётка старинного лифта со скрипом и лязганьем захлопнулась, увозя наверх Романа Монфора, Мару Маттеус и прекрасно воспитанных собачек, по холлу прошелестел общий вздох облегчения, а я наконец-то смогла выглянуть из своего убежища.

Месье Роше подмигнул мне поверх очков, восседавших на его носу.

– Если собаки не заливаются лаем и не преследуют кошку, я ничего против них не имею, – заметил он. – Только жалко, что после собак снег… скажем так, уже не белоснежный.

Я хихикнула:

– Это точно! Это было первое, что мне рассказывала мама, когда шёл снег: «Не лезь туда, где он жёлтый!» Но у нас дома, на равнине, снег всё равно долго не лежит.

Взгляд месье Роше засветился сочувствием.

– Особенно на Рождество, – добавила я. – На Рождество у нас всегда идёт дождь.

– Какой кошмар! Ещё один марципановый трюфель, юная леди? – В качестве утешительного приза за бесснежное детство месье Роше протянул мне серебряную вазочку с конфетами, шоколадная глазурь которых, по мнению гостиничной кондитерши мадам Клео, была недостаточно совершенна и поэтому их невозможно было предложить гостям.