Черный чемоданчик Егора Лисицы - Лиза Лосева Страница 11

Еще когда мы вышли из квартиры, что-то насторожило меня. Остановившись, я вдруг увидел, как за непрозрачным широким стеклом входной двери появились плотные тени. Они замерли на некоторое время, дверная ручка поднялась и опустилась несколько раз, затем тени ушли. Кто это – кто-то чужой, у кого не было ключей от парадного, пытался войти?

Тут меня нагнал Чекилев – это его шаги я слышал на лестнице. Я почти не удивился, что он продолжил расспросы про банду. Однако и он замолчал, когда мы вышли на Садовую. Тут было непривычно для вечернего времени пусто. Широкие окна магазина «Скульптуры Менционе» и витрины торговых домов дальше по улице все темные, только стволы платанов с тонкой, почти как человеческая, серебристой кожей слабо выделялись в темноте. Протяжно завыл пароход на реке, вдалеке глухо бахнуло, а совсем рядом треснули коротко выстрелы. Стало ясно, что происходит что-то нехорошее. Но ведь бои прекратились?

Чем дальше мы шли, тем яснее становилось, что лучше бы нам повернуть обратно. Мусора, к кучам которого на улицах уже привыкли, мне показалось, стало больше. Мы наткнулись на какие-то тряпки, брошенные прямо посреди тротуара. В воздухе стоял сивушный дух, которого не мог перебить даже холодный речной ветер. Видно, побили и растащили винные подвалы. Почти черные в быстрых сумерках, ручейки вин в одном месте мостовой текли, собираясь в лужи у ободранной афишной тумбы, мешаясь с битым стеклом.

На мокрой от недавнего снега лавочке под платаном сидел человек в куртке рабочего, который прижимал пальцы к лицу; между пальцев его тоже текло красное. Я хотел подойти ближе и предложить ему помощь как врач, но он поднялся и, шатаясь, ушел, не отвечая на оклики. На углу, почти на перекрестке с Сенным, горел один фонарь, и от самого начала бульвара какие-то люди бежали нам навстречу быстро и абсолютно тихо. Прежде чем мы успели что-то предпринять, за бегущими в круг света от фонаря выскочил конный казачий разъезд. Вместе они свернули и пропали из глаз, как картинки в фантаскопе.

Подойдя ближе, мы увидели, что некоторые конники остановились и говорят с городовым, на шапке у которого был номер этого района. Быстро выяснилось, что горожане думали было начать погром. Но и он в нашем городе был не как у всех, а без различия национальностей. Сначала били стекла в заведениях евреев, а потом пошли громить немецкие и другие хорошие лавки. Нижний этаж универсального магазина Пинагеля был весь разбит. На Почтовом тащили мебель из ресторанов. Отец Александр из Казанской церкви пробовал поговорить с ними. Толпа его послушала немного, да велела уйти от греха подальше. Плохая вышла проповедь – чудом сам остался жив. Полицмейстер вызвал на подмогу солдат из керченского батальона, который накануне зашел в город, и теперь на центральных улицах было безопасно. Он убедил нас, что не только наша помощь не нужна, но и соваться туда не следует.

– Шум, а драки нет. Хотя и драка будет, конечно, – задумчиво произнес Чекилев. – Вы, простите, в какую сторону идете, Егор Андреевич?

Уже понимая, что вышел он за мной не просто так, я ответил, что решил пройтись без всякой цели. Мне было интересно, насколько он проявит свое любопытство к убийству и зачем.

– Не против, если и я пройдусь с вами? Можем выпить чего-нибудь. Захидов так хвастал своим санторетом, но, между нами, так себе, не лучший… Так вы тот самый энтузиаст криминалистической науки, пострадавший за убеждения?

Внезапный вопрос его мне не понравился. Но говорил он с улыбкой и просто, как мог бы человек интересоваться происшествием, но не сплетней. Я решил ответить.

– Страдалец из меня выходит плохой. Нет времени на это. Malum nullum…

– …est sine aliquo bono ^[2]? Думаете, нет худа без добра?

– Несомненно, если говорить о моем случае. Я получил возможность работать с полицией как судебный медик и криминалист. Не официально и не во всех делах, но и это удача.

– Да, не в пику латинянам, знаете, как говорят казаки в станицах? Бог не без милости, казак не без счастья. Что, ваша работа с полицией идет успешно? А что же это дело? Смерть этого Вареника… Как случилось, что он был при этих банковских клише? И есть ли надежды разыскать убийц?

– А вы знаете про клише? Мне казалось, обстоятельства не афишировались широко.

– Раздумываете, кто мне сказал? Юлия Николаевна сегодня. А ей, видимо, муж, господин Захидов. Кстати, Юлия… Юлия Николаевна очень хорошо отзывалась о вас. Хвалила ваши чуткие пальцы, – Чекилев подождал моей реакции на рискованную фразу и, не дождавшись, спокойно добавил: – Ей об этом говорил Эберг, что у вас талант врача. Вроде вы ему ассистируете иногда в больнице, верно? И вообще он вас ценит.

– Это тоже сказала Юлия Николаевна?

– Это нет. Я немного с ним знаком. Мой отец щедро жертвует госпиталю. Удивительно, что вы выбрали своим делом помогать не живым, а мертвым.

– Если вы о намеках и моем отчислении с факультета, то очень просто. Я расскажу. Моего университетского товарища обвинили в убийстве. Он таскался за одной актрисой. И вот на открытии кинематографа, первого у нас, на самой центральной улице ее застрелили.

– Застрелил он? Глупо, если позволите.

– В том-то и дело, что вовсе не он. Я и тогда был уверен в этом, и сейчас. А вы разве не знаете? Об этом газеты писали – не обо мне, об убийстве.

– Я был в отъезде. Видимо, этого не застал.

Как мог коротко, я пересказал ему историю, от которой у меня до сих пор поднималась злость на себя – свой недостаток знаний и беспомощность. Но многого я ему, конечно, не сказал. Есть мнение, что в минуту сильного потрясения, или, если более современно, – шока, человек отчетливо запоминает все, до деталей. В результате экспериментальной проверки этой теории стало ясно, что данные эти не точны. Я не запомнил почти ничего. Все, что потом я перебирал, запуская пальцы буквально себе в голову и листая там страницы, было чужими воспоминаниями. Отлично я помню только то, что было – до. Как прочел в газете: «В торговом доме Яблоковых состоится открытие первого в городе и удивительного по удобству, роскоши отделки синематографа “Художественный”».

Торговый дом Яблоковых на деле принадлежал Иоашу Рувимовичу Гоцу, уважаемому человеку, которого в городе хорошо знали, владевшему торговой фирмой. От него можно было ожидать такого шага. Гоц был очень хватким предпринимателем и человеком современным. Газеты много писали о нем. И вот он открывает синематограф! «Сеансы с 1 часа дня, цены от 35 копеек до 1 рубля, ложи 3 и 5 рублей». Также было добавлено, что синематограф покажет монопольно единственный экземпляр фильма «Бездна женской души» и что снимать верхнее платье необязательно.

Потом помню широкую Садовую улицу и чистые пустые окна торгового дома Яблоковых. Толпу, в которой, как в кармане неряхи, смешалось все: сбились в кучу и чиновники, и адвокаты с дамами, и студенты, и прислуга, и корреспонденты газет, и портовые рабочие, и даже казаки из ближней станицы Гниловской с женами и детьми. В этой толпе были и мы с Ваней Голенковым, моим товарищем. Так счастлив я был, так волновался! Удивительно думать о том, чем кончилось все это…