Экипаж. Команда - Андрей Константинов Страница 102

Отсюда, со стороны Заслонова, заварушка «грузчиков» с Дроном ей была не видна, однако, услышав звон разбитого стекла, она интуитивно поняла, что это именно с ее ребятами что-то случилось.

Полина выбежала на Лиговку и увидела, как Паша Козырев из последних сил пытается подняться и выбраться из-под груды осколков стекла и коробочек с видеокассетами, чтобы прийти на помошь Лямке, который намертво вцепился в ноги Дронова. А тот все никак не мог оторвать от себя обезумевшего Ивана и с остервенелой методичностью раз за разом наносил ему удары по голове. Ольховская в ужасе рванулась в кабак и, найдя Нестерова, бросилась к нему со словами:

– Там… там ребят бьют.

Как по команде из-за стола одновременно подорвались все четверо, однако Серпухов уже на бегу коротко бросил своим:

– Сидеть… Ждать…

Леха выскочил на улицу первым, за ним Нестеров и Полина, которой бригадир приказал немедленно бежать к машине и больше не выходить из нее ни при каких обстоятельствах. А между тем мизансцена у магазина изменилась кардинальным образом – добавились новые участники, прибывшие к месту событий на уазике с бортовой надписью «11 отдел милиции Фрунзенского РУВД». Теперь, помимо Козырева и Лямина, почувствовать себя не в самой уютной шкуре избиваемого довелось и Дрону. Заметив приближение милицейской сирены, он попытался активизировать процесс избавления от балласта в виде прилипшего к нему Лямина, однако Ваня вознамерился стоять (вернее, лежать) до конца. Прибывшие менты мгновенно просчитали обстановку и, поняв, что от измочаленных «грузчиков» какой-то опасности ждать не приходится, сосредоточились на нейтрализации Дронова. А он был тот еще кабан, к тому же зело страшный во гневе! Поэтому менты поступили благоразумно и предварительно опрыскали его «черемухой», при этом, понятное дело, перепало и Лямке. Ну а затем на моментально расплакавшегося и расчихавшегося Дрона обрушились карающие мечи революции, в данном случае представленные джедайскими ПР-70. [90]

Серпухов раскрыл удостоверение и двинулся к эпицентру событий со словами:

– Господа, спокойно… я капитан милиции, старший оперуполномоченный уголовного розыска… все на нервах, все устали… давайте возьмем паузу и спокойно поговорим… сержант, твою мать, кончай ты махать своим дрыном, ты же убьешь его… честное слово, как дети малые…

Нестеров остался стоять на месте: у него не было при себе волшебной подполковничьей ксивы, и Александр Сергеевич прекрасно осознавал, что без нее все равно его никто слушать не станет. Бригадир, безусловно, был прав – вмешайся он сейчас, и вполне мог бы сам попасть под замес, а ведь ему еще предстояло каким-то образом вытаскивать ребят из цепких милицейских лап. Так что он поступал совершенно логично, вот только сердце кровью обливалось, глядя на то, как крутят руки и без того едва стоящему на ногах Козыреву и как в буквальном смысле слова отдирают Лямку от скулящего от боли Дронова.

А метрах в сорока от бригадира за этой же картиной наблюдал Ташкент. Когда к месту потасовки подъехал милицейский уазик, он понял, что уходить следует незамедлительно. Ташкент вышел из помещения переговорного пункта, неторопливо пересек Разъезжую и все-таки не смог лишить себя удовольствия пару секунд понаблюдать за тем, как менты метелят пустоголового Дрона, а с ним заодно и двух своих же пацанов. Зрелище того стоило.

Насладившись и вполне удовлетворившись увиденным, Ташкент столь же неторопливо прошел на Заслонова и двинулся к своей машине. Его путь лежал мимо «лягушки», в которой, запершись, сидела напуганная Полина. Она, конечно же, увидела его, но появление Ташкента в эту минуту было для нее настолько неожиданным, что ей даже и в голову не пришло схватить мобильник и отзвониться бригадиру. Она завороженно наблюдала за Ташкентом, причем делала это именно так, как в такой ситуации не надо было делать. Полина перестала быть похожа на сотрудницу и стала женщиной. Не видя себя со стороны, Ольховская думала только о двух вещах: чтобы Ташкент ее не заметил и чтобы не нырнул куда.

Но Ташкент намеренно избрал именно такой маршрут и, конечно же, засек, как она на него пялится. «На дуру из провинциального театра похожа», – мелькнуло у него в голове, но именно это и спасло Ольховскую. Проходя мимо «лягушки», где на водительском сиденье, вжавшись в кресло, сидела Полина, он слегка наклонился и элегантно постучал в окошечко. «Грузчица» вздрогнула, подняла на него глаза, и Ташкент издевательски ткнул в них «козой-викторией». Затем мгновенно очутился у своей машины, открыл дверь и в этот момент зачем-то застыл, огладил волосы двумя руками, улыбнулся и глянул на небо.

Полина на мгновение замерла, поскольку все это произошло как-то сразу и вдруг, но потом резко очнулась и автоматически повернула ключ зажигания. Дорогой двигатель дрогнул, но заработал неслышно. Полина повернула еше раз, и в салоне что-то заскрежетало. В эту секунду Ольховская опомнилась и вспомнила, что не умеет водить машину. Тем не менее она нажала на педаль сцепления и тормоза до упора (именно так это делали Камыш и Паша Козырев) и включила передачу. Какую смогла. Машина странно дрогнула боком и, так и не двинувшись, встала. Полина повторила всю комбинацию заново, но при этом ее правая нога уже легла на газ. «Лягушка» прыгнула на метр и упала на землю.

Ташкент удивленно глянул на это зрелище, улыбнулся и облокотился двумя локтями на открытую дверцу. «Кобыла педальная», – прищурил он глаза. Полина этого, разумеется, не слышала, однако явственно прочитала в этих глазах нечто, отдаленно напоминающее извечное презрение степи ко всему остальному, «цивилизованному», миру. Более точно она сформулировать не могла, потому что в этот момент в ее собственных глазах стало мутно от слез. Полина руками разлепила веки, вымазав лицо, и испуганно посмотрела вперед: ей вдруг почудилось, что она видит лицо… Антона Гурьева. Ее охватил страх, она отвернулась и повторила комбинацию с нажатием на педали и коробкой скоростей. Тут Полина поняла, что не завела машину, повернула ключ и отпустила сцепление. «Лягушка» взревела, провернула четыре широкие покрышки на асфальте и всем своим трехлитровым мотором, оставляя жженую резину на асфальте, влетела в дверь с Ташкентом, раз и навсегда припечатав его к кузову.

В холодном поту, на дрожащих, подгибающихся ногах Полина вылезла из машины и, удивляясь тому, что еще может самостоятельно и осознанно передвигаться, пошатываясь, пошла по тротуару. Она не понимала, куда идет, но ноги сами несли ее прочь, подальше от этого места, где в кровавом месиве с переломанным позвоночником заходился в предсмертных судорогах еще пару секунд назад нагло ухмылявшийся Ташкент. Сейчас она не видела ничего, кроме… кроме таких знакомых, таких безумно красивых и родных глаз, которые смотрели на нее с легкой грустью и укоризной, как будто говорили: «Ну зачем это все, Полинушка? Ведь я его уже давно простил». Она шла на свет этих глаз, а они неумолимо росли и приближались, и вот настал момент, когда Полина сделала последний шаг и уткнулась лбом в холодную непреодолимую преграду. Она инстинктивно подалась назад и усилием воли сфокусировала зрение, пытаясь понять, что помешало ей полностью раствориться и исчезнуть в этих глазах, а увидев, невольно вскрикнула – оказалось, что она стоит перед щитовым пластиковым билбордом с большущей фотографией Антона Гурьева и незамысловатой подписью: «У тебя есть друг!». Силы оставили ее, и Полина уселась на тротуар, откинувшись спиной на билборд с Антоном, словно искала у него поддержки.