Седьмая Линия. Летом в Париже теплее - Анастасия Валеева Страница 10

С другой стороны к мужчине прислонилась юная стройная девушка лет двадцати двух. Она казалась особенно хрупкой и миниатюрной рядом с Вячеславом. Пышные формы Вероники тоже в свою очередь выгодно подчеркивали ее утонченную легкость. Она была на удивление пропорционально сложена, с плоским животом и почти неразличимой грудью. Яна даже подумала, что лифчик ее розовато-белого купальника ей ни к чему.

Лицо девушки было не столько красиво, сколько оригинально: голубые продолговатые глаза под низкими, прихотливо изломанными бровями, правильный, хотя и немного широковатый нос, впалые щеки и большой чувственный рот. Девушка не улыбалась, смотрела исподлобья, словно была чем-то недовольна или затаила на кого-то обиду. На ее высокой шее, смуглую позолоту которой подчеркивали светлые распущенные волосы, висела изящная безделушка — серебристый, приплюснутый с полюсов «волчок».

В ее взгляде таилась какая-то загадочная сила, от лица веяло страстной сосредоточенностью.

— Так это и есть та девушка, которую вы разыскиваете? — нарушила молчание Яна.

— Да, — мотнула головой Вероника, — дочь моего друга.

— Расскажите мне о ней.

— Ее зовут Рита. Знаю только, что она довольно взбалмошна и эгоистична, полна бредовых идей и капризов. Привыкла, что папочка выполнял каждое ее желание. Видите, — недобро усмехнулась она, — какие губы себе сделала? Операция — мне потом Слава сказал — стоила три тысячи зеленых. И все это только для того, чтобы так изуродовать себя! Согласитесь, ее рот выглядит ненатурально, — с брезгливым пренебрежением передернула она плечами. — Ну разве не самодурство? Да с ее характером, какое себе лицо не сделай — все равно никого себе не найдешь!

Вероника сверкнула глазами, чем вызвала у Яны тонкую усмешку.

— А эта ее работа! — гневно продолжила Вероника, — дизайнер не знаю чего! — она судорожно рассмеялась. — Больше по дискотекам да вечеринкам шлендрает, чем учится. Я всегда была несогласна со Славой, что касается методов воспитания… — выразительно посмотрела она на Яну. — Это мы в Сочи, — сменила вдруг нему Вероника, кивнув на фотографию, — отдыхали в «Редисон-Лазурная», — с томным вздохом добавила она.

— Хорошо. Я попробую настроиться на нее.

Яна молча перетасовала карты и, разложив их на столе, выбрала одну, которой она не воспользовалась в первом опыте.

— «Взгляд сквозь пространство». На карте была изображена отвесная скала посреди моря и слева от нее замерший в воздухе диковинный восьмигранник, в который был вписан совершенно круглый глаз. Его зеркальный выпуклый зрачок пугал, плавя и слегка искажая картинку тюремного окна, похожего на бойницу. От скалы по водной поверхнотсти змеилась дорожка, а в нее били своими беспощадными трезубцами исходящие от восмигранника молнии.

Яна положила карту на ладонь. Вероника с легким недоумением и недоверием наблюдала за ее действиями.

— Что? — обеспокоенно спросила Вероника.

Яна только сделала молчаливый пресекающий жест и сосредоточилась на карте. Она медитировала минуты три, потом приковала взгляд к бледному в зеленоватом свете лампы лицу Вероники.

— Где она? — привстала Вероника, вконец потерявшая терпение.

Яна, наконец, заговорила с закрытыми глазами:

— Ваша девушка совсем рядом, я чувствую ее дыхание. Немного учащенное, внутри — жар. Я слышу металлический звук… так хлопает дверца… Снег дрожит, в нем — черные дыры… Она проходит сквозь серое… Свет… она хочет укрыться от него. Синие поверхности следуют одна за другой. Из их брюха торчит что-то белое, мягкое, жалкое. Оно вываливается, падает вниз, когда она трогает его. Дальше, дальше, — крикнула как в экстазе Яна, — тяжелое, неживое лицо выплывает навстречу, темное, со сросшимися бровями, над ним — диадема, тоже из дерева… В зеркале — полая голова, она молчит. Угроза… Дыхание… Шаги… Кто-то хочет скрыть свои шаги…

«Бред какой-то!» — испуганно подумала Вероника.

— Страх, — неистово крикнула Яна, чем повергла Веронику в самую настоящую панику, — что-то сдвинулось, что-то не так, хаос! Красное пятно… боль… оползень… растерянность… страх…

Яна резко опустила голову, потом запрокинула ее. Не открывая глаз, она вещала, как пифия.

— Лунная немота отверзает раны будущего! Женщины обманывают так же, как и мужчины. Оранжевое хочет поглотить красное тело, вдается в него, как море — в сушу. Красная кромка… на ней — синие глаза. Она там, она боится. Скрежет, я слышу сухой скрежет. Сердце падает в бездну. Тишина, наводненная отчаянием. Прячься!

Яна в изнеможении упала на спинку стула. Ее заполонила неимоверная слабость, что была сродни усталости роженицы. Так же, как женщина, произведшая на свет ребенка, Яна дивилась внезапной пустоте и молчанию, открывшим перед нею тоскливые просторы безразличия. Слепота сковала ее глаза, ее опорожненное духовное чрево ныло, руки дрожали, на лбу выступила испарина.

— Куда вы? — открыв глаза, она увидела Веронику, стоящую у двери.

— Я положила… — боязливо кивнула та на стол.

Яна опустила глаза и увидела пять пятисотрублевых купюр.

— Этого достаточно?

— Вполне, — горько усмехнулась Яна. — Сегодня я уже ничего не могу для вас сделать.

— Ага… — попятилась Вероника, — думаю, я вас больше не побеспокою.

Яна озадаченно пожала плечами.

— Вы удовлетворены?

— Вполне, — натужно улыбнулась Вероника. — Я должна спешить. Простите меня.

— Конечно-конечно, — устало улыбнулась Яна, — всего доброго.

* * *

Вылетев из дома, точно пробка из бутылки с шампанским при неумелом открывании, Вероника села в свой одиноко стоявший «Фольксваген» и помчалась на улицу Пороховую. У нее не было никаких сомнений в том, что там, наконец, она сможет встретиться с этой «мерзавкой», как она нелестно про себя именовала дочь Вячеслава. Гибель Вячеслава была столь таинственной, столь внезапной, что Вероника даже чувствовала себя какой-то обманутой. Да, трагическая смерть, да, воля случая или судьбы, если это не одно и то же, а может, чья-то месть или зависть, жестокое соперничество, но все же Вероника не находила в себе сил примириться со столь молниеносным уходом Вячеслава из жизни. Ведь она считала себя дамой его сердца, а потому частично считала его своей собственностью, ибо откровенно полагала, что Вячеслав обязан ей не только суммой денег, которую она добыла для него, заложив в ломбард свои драгоценности, но и вообще хорошим положением в обществе, счастьем быть обласканным и любимым.

Любовь и собственничество сливались в ее сознании, не привыкшем к саморефлексии и самокритике. Она просто не могла допустить мысли, как ни смешно и абсурдно это звучит, что Вячеслав перед тем, как распрощаться с жизнью, не обязал свою дочь рассчитаться с Вероникой. Несомненно, — думала она, останавливаясь у блеснувшего красной ухмылкой светофора, — он не посмел бы вот так кинуть меня, отдать меня на произвол судьбы. Ведь он знал, чего мне стоило достать для него эти деньги!